Заметки на биополях. Книга о замечательных людях и выпавшем пространстве

«Мои, так сказать, двадцатилетние ожидания увенчались полным успехом… Хоть перед смертью, а свой собственный угол получил… Ох, не умереть бы! Умрешь и не отблагодаришь советскую власть за такое блаженство, которого я недостоин… Считалось, товарищи, что я из “бывших”… Отец мой младшим приказчиком был у бакалейщика… Не жизнь была у покойного отца… А как подошла Великая Октябрьская революция, и забрали отца: капиталистический наймит, мол. Квартирку нашу из трех комнат реквизировали. Дед с бабкой сразу умерли, мать куда-то пропала… А от нашей дорогой родины, от компартии я все готов вынести. Ну отец погиб занапрасно, и я согласен занапрасно погибнуть…»

И погибает. Умирает прямо на трибуне. От счастья.

Как видите, прозу Анны Барковой действительно можно назвать антисоветской. Как она сама в заявлении Ягоде назвала антисоветскими разговоры, которые вела в узком кругу в декабре 1934 года. И угрозу советскому строю ее проза содержала. Потому что в ней – правда, а этот строй держался на тотальной лжи. И еще в ее прозе проявился поэтический пророческий дар, которого боятся властители всех времен и народов. Причем Баркова предсказала не только распад СССР и всего социалистического лагеря, но и системный мировоззренческий кризис, с которым мы столкнулись даже раньше экономического.

Вот запись из ее дневника, сделанная 25 января 1957 года:

«Мир сорвался с орбиты и с оглушительным свистом летит в пропасть бесконечности уже с Первой мировой войны. Гуманизм оплеван, осмеян, гуманизм “не выдержал”…»

В этот же день она вынесла в дневнике еще один приговор нашему времени:

«Эпоха великих фальсификаций. Фальсифицируют историю, среднюю, новую и новейшую (историю буквально вчерашнего дня). Фальсифицируют науку (свои собственные доктрины, методы и догмы), искусство, продукты, чувства и мысли. Мы потеряли критерий для различения действительного от иллюзорного».

Неужели это началось еще тогда – уже в оттепель?

…После последнего освобождения в 1965 году (из Озерлага) А. А. Баркова жила в Зубово-Полянском доме инвалидов в Мордовии. Только благодаря ходатайствам Союза писателей СССР Анна Александровна получила московскую прописку и обрела комнатку на Суворовском бульваре, где и дожила до своего последнего – 1976-го – года. (В Дом книги на Калининском (Новом Арбате) ходила как в клуб: стоя в очередях за книжным дефицитом, разговаривала с людьми и поражала их потрясающей эрудицией и бедной одеждой.) Урна с ее прахом покоится на Николо-Архангельском кладбище. В регистрационном удостоверении записано: «Колумбарий 3. Секция 3-Б. Ниша 58…» Три, три… Да, она отбыла три срока в ГУЛАГе, двадцать три года в общей сложности – в той самой нише 58-й статьи…

А останется Анна Баркова все равно прежде всего своими стихами. Там есть такие, которые должны войти в любую антологию всемирной поэзии, даже не только ХХ века. Ну, например:

Я

Голос хриплый и грубый –

Ни сладко шептать, ни петь.Немножко синие губы,Морщин причудливых сеть.А тело? Кожа да кости,Прижмусь – могу ушибить.А все же: сомненья бросьте,

Все это можно любить.Как любят острую водку:Противно, но жжет огнем,Сжигает мозги и глотку –И делает смерда царем.Как любят корку гнилую

В голодный чудовищный год, –Так любят меня – и целуютМой синий и черствый рот.(1954, Коми АССР, Абезь)

Уровня строчки «Все это можно любить» достигали немногие, даже великие поэты.

А уж так называемая исповедальность здесь зашкаливает.

Или вот – обнаженная боль, которая и есть сердцевина поэзии: