Заметки на биополях. Книга о замечательных людях и выпавшем пространстве

И вот почти парадокс: сейчас у Барковой не выходили бы книги и газетно-журнальные публикации, не проводились конференции о ее творчестве, мы бы вообще, скорее всего, не вспомнили о ней спустя десятилетия после смерти, если бы она выбрала путь успеха. В те годы это означало стать правоверной советской поэтессой. Пусть даже лучшей из них.

Но начнем сначала.

Ее ранние стихи высоко оценили Блок, Брюсов и Пастернак.

Ее первая книга «Женщина» с восторженным предисловием Луначарского вышла, когда автору исполнился 21 год, в 1922-м.

Луначарский писал: «У нее совсем личная музыка в стихах», вообще считал, что из нее получится лучшая советская поэтесса (с таким-то социальным происхождением: из бедной, многодетной семьи, из провинциального пролетарского города).

Именно по настоянию наркома просвещения она перебралась в Москву из Иванова-Вознесенска, где родилась в семье швейцара гимназии, и с 1922-го по 1924 год жила в квартире Луначарских в Кремле, работала в секретариате Наркомпроса.

Но за кремлевской стеной она увидела двойную мораль большевистской власти:

Одно лицо – для посвященных,Другое – для наивных масс… –

и не захотела жить по их правилам. Три года скиталась по чужим углам. Потом, так как устроилась на работу хроникером в газету «Правда» (1924–1929), получила комнату.

С конца двадцатых ее перестают печатать по идеологическим соображениям. «Женщина» так и осталась единственной изданной при жизни книгой Анны Барковой.

А в декабре 1934-го, когда в узком кругу правдистов обсуждали убийство Кирова, Анна бросила фразу: «Не того убили». Кто-то донес. В результате Анна Александровна Баркова была арестована за «систематическое ведение… антисоветской агитации и высказывание террористических намерений». Ее поместили в Бутырский изолятор даже без санкции прокурора.

Ознакомившись с материалами дела, Баркова подтвердила все данные ею показания. И в тот же день написала заявление Ягоде:

«Я привлечена к ответственности по ст. 58 п. 10 за активную антисоветскую агитацию, выражавшуюся в антисоветских разговорах и террористических высказываниях с моими знакомыми. Разговоры, имевшие контрреволюционный характер, я действительно вела, но вела их в узком кругу, в порядке обмена мнениями, но не с целью агитации… У меня очень неважное здоровье – бронхиальный туберкулез с постоянно повышенной температурой, малокровие и слабость сердечной деятельности. В силу моего болезненного состояния и моей полной беспомощности в практической жизни наказание в виде ссылки, например, будет для меня медленной смертью. Прошу подвергнуть меня высшей мере наказания (выделено мной. – О. Х.

)».

По рождению она была тем самым «никем» из революционной песни, а вместо «всем» готова была стать ничем…

Но Ягода не выполнил просьбу – Баркова получила пять лет Карлага (Казахстан). Вышла в 1939 году, жила в военные и первые послевоенные годы под административным надзором в Калуге. А в 1947 году снова оказалась в лагерях, на этот раз – воркутинских, по той же 58-й статье.

Все эти годы писала стихи, в лагерях появились две поэмы и более 160 стихотворений – это только уже известных, опубликованных в последние годы. И каких! Пожалуй, лучше всех свой духовный подвиг объяснила она сама и как раз в лагерных стихах:

Как дух наш горестный живуч,А сердце жадное лукаво!Поэзии звенящий ключПробьется в глубине канавы.

В каком-то нищенском краюЦинги, болот, оград колючихЛюблю и о любви поюОдну из песен самых лучших.(2 августа 1955)

Но Баркова не была бы Барковой, если бы уже в следующем стихотворении, написанном 25 августа 1955 года, не снизила пафос этих строк столь свойственной ей горькой самоиронией:

Мы и чувствуем только для рифмы,Для эстетики с голоду мрем.

Ради славы болеем тифом,Ради строчек горим огнем.Лишь во имя литературыНаши подвиги и грехи.Хлещет кровь из растерзанной шкуры,Чтобы лучше вышли стихи.

Однако не только поэт «помогает» стихам. Стихи помогают поэтам жить и выживать. Впрочем – не только поэтам.

Доказательство – бесчисленные лагерные тетрадочки и блокнотики с переписанными по памяти стихами Пушкина, Лермонтова, Блока, Анненского, Гумилева, Ахматовой, Пастернака, Есенина…

Стихи читали друг другу и себе в камерах и бараках. Ими буквально спасались. Не говорит ли нынешнее пренебрежительное отношение к поэзии о потере инстинкта самосохранения у современного общества, целого народа…