ЗАПАХ СТЕКЛА

Хофман подошел к Матысику, нацелив в того "глауберит". Офицер Войска Польского слегка усмехнулся.

- Теперь я? – руки к кобуре он не протягивал. Возможно, такое решение ему нравилось даже больше. В его змеиных глазах не было видно ни тени страха.

- Ты убивал людей, сучий потрох. А я – полицейский. Я здесь для того, чтобы их защищать. От тебя защищать.

"Балаболка" хихикала, сидя под стеной. Биг Босс созывал людей. Бардак нарастал.

- Убивал, - спокойно ответил Матысик. Без тени страха. Два змея глядели друг на друга. – Я делал это ради добра государства. Ради того, чтобы не повторился 1939 год. Я не убивал ради удовольствия.

- Right or wrong, my country. Определение шовинизма. Я с тобой не согласен.

- Тогда стреляй.

- Я не соглашаюсь с этим!

- Хорошо. Но поверь хотя бы в такое: я убивал из убеждений, не ради удовольствия.

- Я тебе не верю. – Хофман неожиданно опустил нацеленный в голову офицера автомат. – Я это знаю.

Он отвернулся и пошел вдоль улицы. И настолько изумил этим Матысика, что тот едва смог выдавить из себя:

- Откуда ты знаешь?

- Я был там, - Хофман на миг отвернулся. – Тогда, в Печисках.

- Господи Иисусе… Я же знал, что твои глаза мне откуда-то известны. Это и вправду ты?

Тридцатью гдами ранее, в Печисках, Фелициан Матысик Отвернул ветки рукой. В другой руке у него был автомат. Палец на спусковом крючке.

Но не мог. Он весь дрожал.

- Пацан! К серой траве прикасался?

"Почти пятилетний" Маек Хофман раскрыл сжатые от страха глаза.

- Нет, проше пана.

Матысик тяжело дышал. Было видно, что еще немного, и он начнет блевать.

- Господи Боже, Боже… Тогда беги!

- Да, проше пана.

- Убегай! И ничего никому не говори!

Марек схватился на ноги и побежал. Он плакал от страха. Потом упал на дерево и накололся на сломанную ветку, что могло выглядеть как огнестрельная рана. А потом вопил: "У них были трубки! У них были трубки, которые выходили изо рта!".

Ему исключительно повезло.

Взрослый Марек Хофман шел в пуленепробиваемом жилете, с автоматом в руке, по одной из вроцлавских улиц. Среди прохожих началась паника. Сам же он был в шоке.

Все время мать ему твердила: "В Печисках пришельцев не было!". Она вынимала стекло с фотографии деда и давала ему понюхать.

- Вот скажи. Ты запах стекла чувствуешь?

- Нет. Ничего не чувствую.

- Вот точно так же, как нет запаха стекла, так и пришельцев в Печисках не было. Никто там людей не убивал! Это только наваждения.

Хофман, с автоматом в руке и в пуленепробиваемом жилете, подошел к ближайшей трамвайной остановке. Люди начали убегать.

Поскольку на руках были боевые перчатки, он трахнул кулаком в стекло. Поднял один из осколков и понюхал.

Запах у стекла был! Сейчас он его чувствовал. Теперь уже знал!

Вот сейчас он уже с собой примирился.

Примирился со всеми кошмарами детства.

У стекла имеется запах. Теперь он его чувствовал! М не важно, что он находился в состоянии шока – он примирился сам с собой. Такое странное, мимолетное мгновение, когда все, казалось, было в порядке. Когда все прощаешь самому себе.

Он еще раз понюхал обломок в ладони.

Стекло обладало запахом! Сейчас он это чувствовал…

Матысик, похоже, гнался за ним, потому что запыхался. Но смог сказать:

- Они запустили аппаратуру. Даже если и выключат, то, все равно, через полгода появятся Эффекты, - он с трудом хватал воздух. – Кто будет их ликвидировать? – Еще одна попытка вздохнуть поглубже. – Ты?

Ты?

БОМБА ГЕЙЗЕНБЕРГА

"Огненноглазая", которую солдаты прозвали "Сортиром", добралась на вершину холма, скрежеща гусеницами, которые давили деревья, деревенские хижины, рисовые посевы и любые конструкции, возведенные человеком в этом забытом всеми закутке мира. Практически двухсоттонное самоходное орудие Королевских Интервенционных Сил оставляло после себя лишь быстро набирающиеся водой колеи.

Вишневецкий открыл люк и выставил голову и приложил к глазам бинокль. Следующий холм находился на расстоянии километра три.

- Нормально, Юрас. – Вишневецкий заменил бинокль на дальномер. – Давай пристрелочные.

- Уже делаю, шеф… - Оруженосец у массивного зарядного устройства трехсотмиллиметровой пушки включил подачу. – Сколько?

- Давай-ка три.

"Пинг, пинг, пинг"… Это был единственный звук, который услышал Вишневецкий. Прерыватель в его шлеме короткими тресками в нужный момент свернул в его ушах барабанные перепонки, чтобы не допустить абсолютной потери слуха. Правда, этого чуда техники, сохранявшего уши в целости, не имела рота обслуживания, окружавшая броневого монстра. Пехотинцы в маскировочных мундирах хватались за уши, блевали, кричали что-то, чего Вишневецкий со свернутыми перепонками все равно слышать не мог.

Он подтянулся на руках и выбрался на панцирный корпус самоходного орудия. Блин! Долбаный Тонкин! Или Вьетнам, как называли эту страну американцы. Долбаная, никому не нужная война. Лишь бы задобрить долбаных швабов! Долбаная жара! Долбаный… а, блин… В последнее время он все посылал к известной матери. Подключился к интеркому и включил радио.