Записки. 1793–1831

Поутру в 5 часов 12 марта 1801 года явился курьер Адмиралтейств-коллегии со словесной повесткой, что в ночь император Павел I скончался апоплексическим ударом, и велено всем явиться к присяге в Зимний дворец. Это крайне меня встревожило. Мной овладело сомнение; я полагал, по молодости лет: не велел ли это Павел объявить, чтобы узнать, обрадуются ли или опечалятся его подданные при известии о такой внезапной катастрофе? Я оделся наскоро, и во всей форме, с пасмурным лицом и тяжелым сердцем, направил путь к Зимнему дворцу. Дорогой мало ли что бродило в бедной голове моей. Вдруг вспомнил я о том, что происходило накануне вечером, который я провел у графа Головкина, странный случай, бывший с извозчиком, и о том, что видел в доме графа Палена[92]. Все это смутило меня пуще. «Кто ныне дежурный флигель-адъютант? — спросил я самого себя. — Кажется, Арсеньев[93]. Он должен все вернее знать». Я вошел к нему; он одевался; камердинер его был француз, который хорошо говорил по-русски. При нем я не смел ничего сказать, кроме:

— Ты, кажется, нынче дежурный?

— Да! — отвечал Арсеньев. — Да ты что-то, — продолжал он, — не в своей тарелке?

— Так, голова болит.

Он оделся, и я рассказал Арсеньеву о том, что мне объявлено.

— Ради Бога, молчи, — отвечал он, — как же бы мне, флигель-адъютанту, этого не знать? Выдумка какого-либо пьяницы, мошенника или сумасшедшего. Поедем вместе во дворец[94].

Я взглянул в окно и увидел выезжающие из Михайловского дворца в Зимний лейб-коляски[95] с разными пожитками.

— Смотри, — сказал я Арсеньеву.

— Да! — отвечал он. — Двор переезжает из Михайловского в Зимний дворец; там сырость несносная. Карета готова, едем.

Подъехав к мосту, мы, по обыкновению, вышли из кареты, взяли шляпу в правую руку, в левую палку, и, — «левой, правой», — промаршировали до главных ворот дворца и стали под сводом, чтобы немного оправиться. Крайне меня удивило, что в карауле были не преображенцы, а лейб-гренадеры. Майор, командовавший караулом, подошел к нам и спросил Арсеньева:

— Кого вам угодно?

— Я дежурный флигель-адъютант.

— Я спрашиваю: кого вам угодно?

— Мне угодно, — отвечал Арсеньев с досадою, — вступить на дежурство к императору.

— К которому? — спросил майор.

— Что за вопрос? У нас один император — Павел I.

— Пожалуйте на гауптвахту.

А обратясь ко мне, майор спросил:

— А вам что угодно?

Ответ был уже готов:

— Иду к адмиралу Кушелеву.

— Он нынешней ночью переехал в свой собственный дом. Вы там его найдете, — и, оборотя мне спину, пошел с Арсеньевым на гауптвахту.

Рад радехонек, что отделался от майора, пошел я к экипажу. У монумента Петра I[96]

я остановился и размышлял: что мне делать и как выручить Арсеньева? Вдруг скачет карета во весь опор через мост, чего прежде не было. Смотрю: кто в ней? Федор Петрович Уваров. Возвращаюсь опять к подъезду; он только что выпрыгнул из кареты, и я уже стоял перед ним и рассказал о случившемся. Уваров подозвал майора, шепнул ему что-то на ухо, и Арсеньев явился.

— Пойдемте, господа, — сказал Уваров, — мне велено поднять (на катафалок) тело императора.

Мы подошли к опочивальне, у дверей которой стояли два часовых Семеновского полка. Мы вошли…

…Тело (опочившего государя) окоченело. Я не мог удержаться от слез, произнес про себя тихую молитву и поцеловал руку скончавшегося венценосца… и выбежал из комнаты.

На лестнице встретил я особ, назначенных для поднятия тела, вместе с докторами.

В 10 часов утра явился я в Зимний дворец. Здесь все залы были почти наполнены военными и гражданскими чиновниками. В первой зале ходили рука об руку Аркадий Алексеевич Столыпин с Сперанским, которого тут увидел в первый раз. Среди залы несколько офицеров изъявляли радость свою, что будут по старому носить фраки и круглые шляпы. Я вошел во вторую залу. Здесь сидел у камина граф Н. А. Зубов, перед ним стоял князь Яшвиль[97]. Их окружали некоторые из тех, которых я накануне вечером видел у графа Палена. Громко сказал Зубов Яшвилю… (но) я отвернулся, ушел назад в первую залу и увидел стоящего в дверях великого князя Константина Павловича, с лорнетом в руках, устремившего взор на сидящих около камина; как будто про себя, но громко сказал он: «Я всех их повесил бы». С сим словом воротился он в первую залу, а я за ним. Здесь уже начали приводить к присяге, и все друг за другом подписывались. Вдруг шум и говор утихли, генерал Уваров расчищал дорогу для шедшего за ним наследника. Новый император шел медленно, колена его как будто подгибались, волосы на голове были распущены, глаза заплаканы, смотрел прямо перед собою, редко наклонял голову, как будто кланялся; вся поступь его, осанка, изображали человека, удрученного горестию и растерзанного неожиданным ударом рока… Среди общей радости всех сословий один Александр был печален… вид огорченного императора-сына приобрел ему сердца всех.

По окончании присяги все разошлись.

ІІ