Записки. 1793–1831

— Вы знаете, что такое Бологовской? (Государь объяснил, что Бологовской один из злодеев и что этот человек назвал его отца): vоlià lе tугаn[136]… Каково же мне теперь знать связь между министром полиции, Магницким и Сперанским и Бологовским, qui n’а ni foi, niloi, dопс еst сараble dе tоut[137]!

Государь начал ходить по комнате, остановился и, обратясь ко мне, сказал:

— Вы франкмасон или нет?

— Я в молодости был принят в Ревеле; здесь, по приказанию министра, посещал ложу Астрея.

— Знаю; это ложа Бебера[138]. Он честный человек; брат Константин бывает в ложе его. Вам известны все петербургские ложи?

— Кроме ложи Астреи, есть ложа Жеребцова, Шарьера и Лабзина[139].

— А Сперанского ложу вы забыли?

— Я о ней, государь, никакого понятия не имею.

— Может быть. По мнению Армфельта, эта ложа иллюминатов, и Балашов утверждает, что они летом собираются в саду у Розенкампфа[140]

, а зимою у того и другого в доме. Нельзя ли вам поступить в эту ложу?

— Государь! Если это в самом деле орден иллюминатов[141], то оный совершенно различен от франкмасонского; здесь каждая ложа доступна каждому франкмасону; но надобно быть иллюминату, чтобы вступить в их собрание.

— Балашов сам вступил в ложу Жеребцова.

— Знаю, государь, от самого министра, и удивляюсь, каким образом министр полиции принят в сотрудники и собраты.

Государь засмеялся.

— Я думаю, нетрудно будет на почте перехватить переписку иллюминатов с головою их Вейс-Гауптом? Балашов говорит, что Сперанский регентом у иллюминатов.

— Я сомневаюсь, государь, как мог он узнать тайну, которая так строго соблюдается между иллюминатами.

— Почему не вступили вы в ложу Жеребцова?

— Я предпочел ритуал немецкий. Он проще; французский слишком сложен, театрален и несоответствует настоящей цели франкмасонской.

— Я не постигаю: в чем состоит эта цель?

— Слова: иллюминат, франкмасон обратились, как будто в брань; но в корне своем ложи не иное что, как школа духовного развития и возвышения человека. О злоупотреблениях молчу; где их нет?

— А для этого и надобно, чтоб тайных лож от правительства не было; а ложа Сперанского или Розенкампфа должна обратить на себя внимание полиции.

— Если бы вашему императорскому величеству угодно было спросить обо всем самого Сперанского: я почти уверен, что он во всем открылся бы вашему величеству.

— Это еще вопрос. Он человек чрезвычайно тонкий и хитрый; должен бы сам мне в том сознаться. Однако вы его порядочно отстаиваете.

— Государь! Я Сперанского не знаю; и сам он то подтвердить может. Я не думаю отстаивать Сперанского, а человека, который оклеветан быть может. Нужны ясные, неоспоримые доказательства. И перед кем клеветать? Перед государем, владыкою всех нас, перед которым, как перед Богом, ничего скрытого быть не должно.

Государь поцеловал меня в лоб, сказав:

— А за себя вы еще лучше заступаетесь.

Но я уже вошел в жар, и прибавил:

— Я могу Сперанского обвинить в том, что он взялся не за свое дело; ибо нововведенные министерства, à la Françоise, à l’Anglaise, à la Suisse[142], не пустили и долго не пустят корней на земле русской; но опутать его клеветой я нахожу неприличным, неблагородным, низким.

Государь, взяв меня за руку, отвечал:

— Ваши правила делают вам честь, и для того прощаю вам эту благородную вспышку. Aussi vous ai-je attaqué![143]

Но вы людей не знаете; не знаете, как они черны, неблагодарны и как они умеют во зло употреблять нашу доверенность. К чему было Сперанскому вступать в связь с министром полиции? Он был у меня в такой доверенности, до которой Балашову никогда не достигнуть, а может быть никому. Один — пошлый интриган, как я теперь вижу; другой умен; но ум, как интрига, могут сделаться вредными.

Я молчал. Государь приказал подать чаю и подчивал меня. Много шутил; сказал про Армфельта:

— Он хлопочет, прислуживается, чтобы урвать у меня на приданое побочной дочери своей.

Про Балашова:

— Вышел голубчик из нечистенького домика, притворился пьяным и будочник поколотил.

Про Vernègues:

— С’est l’amant déclaré de madame la comtesse T[144]…[145]

Наконец прибавил:

— Il faut employer Бологовской pour les exterminer tous[146].

Отпуская, государь приказал мне прислать в запечатанном пакете полученное от Груннера[147]

, берлинского обер-полициймейстера, учреждение франкмасонских лож.

— Зиновьев — человек верный и живет в Михайловском дворце; вы присылайте мне, коли что нужно будет, краткую записку через него.

X

Через несколько дней является Бологовской и просит у меня совета: продолжать ли ему быть посредником между Балашовым, Магницким и Сперанским, ибо это ему кажется опасным?

Я: Да разве ты их сводишь?

Бологовской: Балашов меня просил; как отказаться?

Я: Так что же! Я думаю, и та и другая партия тобою довольны?

Бологовской: Да! Да мне дают такие вещи переносить, которые меня пугают. Как бы не попасть в беду?

Я: Вот это дело другое; по-моему, лучше бы было вовсе с ними не связываться.

Бологовской: Неужели Балашов меня выдаст?

Я: А почему же бы и не так? Ведь он министр полиции.