Записки. 1793–1831

Вечером принесены были мне все бумаги, захваченные у Хитрово[155] в минуту его отправления. Как я ни рылся, но нигде и тени того не было, о чем мне Балашов объявлял. Одни только письма Константина Павловича, которые компрометировали не Хитрово, а супругу его, не говоря о многочисленных других интригах. Я почел долгом через Зиновьева довести это обстоятельство до сведения государя. Велено было, через Зиновьева, их представить. Я получил некоторые обратно, с приказанием вручить их г-ну министру для доклада. Я представил их, при реестре всех прочих бумаг, г-ну министру.

— Есть ли тут записки Воейкова? — спросил Балашов.

— Есть, — отвечал я, — но все пустые, относящияся более, как и прочие, к Анне Михайловне Хитрово[156].

— Не было карты России?[157] — спросил министр.

— В числе присланных ко мне бумаг ее нет.

— Да! я и забыл, — прибавил Балашов. — Я ее представил государю. Слава Богу, — сказал он, — кажется, сомнения государя на мой счет исчезли. Жаль, очень жаль, что из Киева получено с контрактов[158] письмо на имя Сперанского, которое его сильно компрометирует.

Я: Бедного Сперанского теснят со всех сторон. Наконец, вся эта шутка государю надоест, и его, как Хитрово, отправят. Любопытно было бы узнать: догадывается ли Сперанский, что за спиной его делается?

Балашов: Не думаю; все что-нибудь да проскользнуло бы, но он хорош с Кочубеем[159] и Мордвиновым[160]

. Они его поддержат.

Я: Неужели он на них надеется? В роковую минуту все откажутся.

Балашов: Как вы решаетесь судить о людях, стоящих на столь возвышенных постах? В них, верно, более возвышения, нежели в людях, стоящих на средних или низках ступенях службы.

Я догадался, хотя и поздно, что Балашов завел весь этот разговор, чтобы меня как-нибудь кольнуть, и отвечал:

— Виноват, ваше превосходительство! Правда, трудно нашему брату судить о людях, стоящих так высоко.

Балашов, обрадовавшись, сказал:

— Тут нужно знать все обстоятельства подробно, быть в связи с людьми, которые на высоте, быть в доверии у государя, а не быть подчинену частному лицу.

Я промолчал и откланялся.

Возвратясь домой, я крайне на себя досадовал, увидя, что выхожу совершенно из своего характера; прежде не скрывал ничего, говорил всегда правду, как она мне казалась и как ее чувствовал. Теперь притворялся, соглашался с безрассудством. Это меня до такой степени беспокоило, что я решился проситься в отставку.

На другой день, в шесть часов пополудни, я призван был к государю.

XI

— С тех пор, как мы не видались, — сказал император, — сколько происшествий! Кто мог бы подумать, что русский Хитрово мог сделаться прислужником Коленкура? Хорош и Воейков! Как выпустить из рук карту с означением маршрута армии в Вильну.

— Я, государь, этой карты не видал.

— Она у меня, — сказал государь.

— Не выкрадена ли эта карта у Воейкова? — отвечал я.

— Нет! Она прислана к Магницкому, который ее передал Хитрово. Спасибо Балашову, который перехватил.

— Государь! Я Воейкова не знаю; но удивляюсь, как на это решиться.

— Странно, что не только Воейков, но и сам военный министр утверждают, что на посланной к Магницкому карте никаких знаков карандашом не было; следовательно, Хитрово чертил сам. Но все, Воейков виноват.

— Конечно. Хитрово мог бы ее купить у книгопродавца и чертить по своей воле.

— Вы военного министра не знаете? Я хочу вас с ним сблизить. Он человек честный и отличный генерал.

Я поклонился.

— Вот еще новость, — и, с сими словами, подал государь мне распечатанное письмо.

Я прочитал надпись: «Его высокопревосходительству м. г. Михаилу Михаиловичу Сперанскому. В Санкт-Петербург». Сбоку приписано: «Со вложением 80 т. руб. ассигн.»

Пока я рассматривал конверт, государь смотрел на меня пристально.

— Что вы так рассматриваете?

— Это получено не по почте, печатей казенных нет.

— Балашов мне письмо представил; прочтите.

Это письмо было из Киева с контрактов, в котором поляки благодарили за все доставленные им выгоды, и в знак благодарности просили принять посылаемые 80 тысяч рублей ассигнациями.

— Что скажете?

— Судя по конверту, не знаю: могли ли тут уложиться восемьдесят тысяч. Но если могли, представлены ли вашему величеству?

Государь ударил себя в лоб, сказав:

— Как мне это на ум не пришло? Письмо было уже распечатано.

— Следовательно, и деньги у него.

— Прекрасно! Я их потребую; а вам легко со Сперанским познакомиться; вы важную оказали ему услугу.

Я видел, что не столько относилось ко мне, как с досады на неудачу, и отвечал:

— Мне хотелось бы, государь! Хоть счесть эту сумму, ибо я никогда такой огромной в руках не имел.

Государь улыбнулся.

— Я доставлю вам это удовольствие, если Балашов мне деньги принесет, в чем, однако, сомневаюсь, — он сам до них охотник.

Я молчал.

Государь взял листок бумаги, что-то написал, свернул и, запечатав, сказал мне:

— Отдайте это завтра Гурьеву[161]. Кстати, купите мне «Походы эрцгерцога Карла» — это большое издание с картами. Прощайте.

Едва успел дойти до дверей, как государь меня воротил.