Записки белого офицера

И среди всего этого опустошения нашли жида, собравшего нашу первоначально разграбленную крестьянами паровую мельницу, отремонтировавшего дом управляющего и расположившегося там хозяином на взятой за помол у крестьян нашей мебели. Он преспокойно рубил наш лес и топил им паровой двигатель мельницы и дом, брал с крестьян большую плату за помол, и ничего с ним мужики сделать не могли, т. к. он был под покровительством уездного совета. Мы моментально выписали нашего приказчика, жившего за 20 верст. Сцена была довольно-таки курьезная; расселись в занимаемом им доме мы двое, наш приказчик, детина громадная, и урядник. Мы мирно предлагаем ему тут же очистить жилье и убираться на все четыре стороны; он имеет нахальство и наглость предлагать нам арендовать нашу мельницу за 10 000 рублей в год, тогда как сам вырубает наш очень дорогостоящий лес. Наконец мы не выдерживаем и, после сказанных в довольно повышенном тоне некоторых истин, он кубарем вылетает из дома и усадьбы к общей радости мужиков. Для последних наше появление было совсем неожиданно, они жили гораздо хуже, чем прежде. Почти всю их собственную, купленную у нашего отца землю у них отобрали и отдали соседним деревням, а их наделили из нашей земли, так что почти у всех оказалось владений меньше прежних. Кроме того, сапог у них совсем не было, ходили они в лаптях, а белье и одежду шили себе только из собственного, кустарного холста; прежде фронтовые пиджаки оказались сношены. Сахара, чая, керосина давно не видали. Все они были какие-то приниженные. На сходке, которую мы собрали, мы определенно заявили, что земля наша, в карман ее не положить и не унести, но всегда она нашей и останется, и если они желают ею пользоваться, то пусть берут в аренду. А что дальше будет, то покажет время. Сказали мы, что большевики, может быть, вернуться, но рано или поздно их не будет, и владетелями земли останемся мы, и с нами им придется разговаривать.

Одно, что осталось в Покровском в целости, это церковь и могилы деда, дядюшки и брата в полном порядке и чистоте благодаря заботам батюшки.

Вернувшись в Харьков, провели в нем только три дня. Даже в Харькове в это время стал заметен недостаток людей, могущих и способных занимать ответственные посты в гражданском и военном тыловом управлениях вновь занимаемых областей. Приходилось назначать людей неизвестных, часто не отвечающих элементарным требованиям порядочности, знания и опыта. Нужно сказать, что в этом отчасти был виноват главнокомандующий – человек безупречный и честный, но не умевший подбирать себе помощников и исполнителей, и благодаря своей слабохарактерности легко подпадавший под их влияние, в частности, своего начальника штаба генерала Романовского, человека не глупого, но узкого, не умевшего, или не желавшего (то и другое, на мой взгляд, преступление) привлекать и заставлять людей работать. Отчасти виной этому была его демократичность, а, как известно, наши демократы по большей части не способны к государственному строительству и управлению.

Начались злоупотребления, взятки и желание набить карман; как и всегда, к сожалению, интендантство было не на высоте: части были плохо снабжены, хотя все необходимое имелось. Весь тыл был больше занят спекуляцией, чем заботами об армии. Части должны были заботиться сами о себе. Для того чтобы быть боеспособным, надо было иметь постоянный ремонт лошадей, фураж, питание для людей. Все это приходилось забирать у местных жителей, а для того, чтобы брать только то, что действительно нужно, надо иметь большое воспитание и честность, чего, к сожалению, невозможно было требовать от солдат и даже от офицеров, у большей части которых пропали все нравственные устои и обязательства после революции. Эти люди, часто выдающейся храбрости, не делали разницы между грабежом и реквизицией. Начались именно грабежи, так как если человек может взять, заплативши или не заплативши, то лишь при строгой дисциплине и при боязни наказания можно принудить людей исполнять закон, т. е. в необходимых случаях прибегать к реквизиции, но с вознаграждением по полной стоимости предмета. Кроме того, большую роль часто играла личная месть – в армии было много солдат из мелких собственников и хуторян, дочиста ограбленных и разоренных, у которых крестьянами в начале революции были вырезаны семьи.