Записки бойца Армии теней

Сгорели почти все наружные дощатые эсэсовские службы, среди них и барак «Политише абтайлунг», где хранились документы и фотографии узников Бухенвальда, в том числе и мои. Как нельзя кстати: теперь много времени понадобится, чтобы все это восстановить по другим архивам. Тем, кто пошел на смертельный риск замены моего номера и мне лично это, — на руку!

И все-таки у бомбардировщиков был просчет: бомбы, предназначенные на каменные казармы СС, попали в карьер, и там погибла масса узников, эсэсовцев — тоже.

* * *

После бомбардировки, по указанию Густава Вегерера, я вплотную занялся подыскиванием надежных ребят.

— Подбери себе человек двадцать, — сказал он. — Мы вас включим в подходящий транспорт. При этом он протянул мне газету. Не помню, то ли «Тюрингише гауцайтунг», то ли «Фель-кишер Беобахтер». От 27 августа. Там была короткая заметка: «…Во время бомбардировки англо-американскими воздушными пиратами одного из концлагерей под бомбами погибли Э.Тельманн и Брейтшейд…». Действительно, в специальном наружном бухенвальдском лагере «Фихтенхайм», где сидели «проминен-ты»-элита, погиб депутат ландтага Брейтшейд и была смертельно ранена принцесса Мафальда, дочь итальянского короля Витторио-Эммануела. А вот Тельмана там не было:

— Его привезли в ночь на 18 августа прямо в крематорий, где и застрелили, когда он спускался по лестнице в подвал. И сразу же сожгли, — уточнил Вегерер.

* * *

Русские ребята часто собирались у блока № 25. Заводилой и душой был здоровенный рыжий детина с грубыми чертами лица и некрасивым мясистым носом картошкой. Звали его Колей Бирюковым, по кличке «Сибиряк». Он, по-моему, и был не то из Сибири, не то с Волги. Да и фамилия его чем-то напоминала «бурлака». Неунывающий шутник и запевала — коронной его волжской частушкой была:

Эх, Жигули вы, Жигули, до чего ж вы довели! и слова:

Артя, тяни! Ты, Микитка, подавай!

Волга, матушка-река, широка и глубока!

Ребята эти, в возрасте 17–25 лет, работали в «престижных» командах, куда их пристроили подпольщики: в прачечной, столярной, сапожной мастерских, в «транспортколонне штрумпф-штопферай» (носильщиков носков для штопки) и других. Известно, что песни, шутки, общительность, юмор всегда сближают. Тем более, когда это в подобных, концлагерных, условиях. Это все и сколотило порядочную группу цвета юности. Я стал рассказывать о приключениях, эпизодах из подпольной жизни моих друзей, о партизанах и их борьбе, о дерзких побегах из тюрем и лагерей. Должен отметить, что рассказы о немецких подпольщиках были встречены ими явно недоверчиво: для них каждый немец был заядлым и ненавистным фашистом. Но рассказы о побегах, вот что находило самое жгучее любопытство! Да это и естественно: кто в юности безропотно согласится на рабство и не будет мечтать о побеге? Ко мне очень внимательно стал присматриваться бывший политрук Николай Лисицин, с непонятной кличкой «Америка». Почему «Америка»? Не потому ли, что своей осведомленностью и умением на все находить ответ он часто «открывал Америку». Во всяком случае он у ребят пользовался весомым авторитетом, хоть и был сдержан на язык и немногословен, даже сверхсерьезен.

— Давай начистоту! Какие у тебя планы, какие возможности? Не зря ведь ты так распространяешься о побегах!..

Что ж, раз парень понял, почему бы и не открыться? Да, он тоже считал, что сидеть в лагере и ждать конца войны, освобождения, пусть даже и путем восстания, не приличествует солдату. И он согласился войти в мою группу А с ним свое согласие дали Коля-«Сибиряк» и некоторые другие. Присоединился и мой бывший «пациент», восемнадцатилетний высокий крепыш, чернобровый «Василек» Орлов. Ему на мебельной фабрике эсэсовец ради забавы перебил дверцей шкафа средний палец на левой руке. И мне, работавшему в то время в хирургическом отделении, пришлось ампутировать две фаланги. Я убедился в его выносливости. С тех пор он и питал ко мне большое уважение. Вошел в группу и Николай-«Белофин», тоже крепкий верзила. Всего удалось подобрать человек двенадцать-пятнадцать, но на этом все внезапно и самым неожиданным образом застопорилось.