Записки из Третьего рейха. Жизнь накануне войны глазами обычных туристов

Швейцарец приехал в Германию в полном убеждении, что «гитлеризм» – это правое движение. Однако после общения с самыми разными людьми уверенность де Ружмона исчезла. Прожив во Франкфурте несколько недель, он задал себе вопрос: это правый или левый режим?[502] Швейцарец не понимал, почему те, кто обычно придерживается правых политических взглядов, – промышленники, адвокаты и доктора, – решительно осуждали национал-социализм. По их мнению, национал-социализм был не оплотом борьбы с коммунизмом, а завуалированным коммунизмом. Эти люди говорили, что от нацистских реформ выиграли только рабочие и крестьяне, в то время как ценности среднего класса уничтожались коварными методами. Их обложили непомерным налогом, семейной жизни был нанесен непоправимый урон, родительский авторитет был подорван, религия отодвинута на задний план, а образование исчезло.

На федералиста де Ружмона стенания среднего класса не произвели особого впечатления. По его мнению, средний класс сам был виноват в том, что вовремя не решал социальные проблемы, возникшие в период Веймарской республики, так что теперь не стоило жаловаться на Гитлера: «Когда задаешь им вопрос, как они собираются с этой ситуацией бороться, – писал де Ружмон, – они ничего не отвечают. Я заставляю их признать, что коричневый большевизм, который они приравнивают к коммунизму, все же лучше, чем большевизм красный»[503].

Эми Буллер сочла бы критику де Ружмона несправедливой. Она имела связи с высшим эшелоном англиканской церкви и движением студентов-христиан. По церковным делам Эми часто приезжала в Германию в период между двумя мировыми войнами и беседовала с десятками представителей среднего класса. В вышедшей в 1943 г. книге «Тьма над Германией» Буллер рассказывает о мучениях, которые испытывали многие немцы, пытаясь понять, как противостоять нацизму. Проблема заключалась в том, что Гитлер стремительно и безжалостно подавил всю оппозицию, оставив несогласным выбор между ссылкой или гибелью. Если человек не желал ни того, ни другого, он должен был идти на компромисс со своей совестью. Одна молодая учительница сказала Буллер, что многие ее коллеги предпочли бы концлагерь ежедневной пытке воспитания молодежи в духе нацизма, но боялись, что тогда пострадают не только они, но и их близкие[504]

.

Де Ружмон был далеко не единственным человеком, поставившим вопрос «чем нацизм отличается от коммунизма». Иностранцы не могли понять, как две такие разные идеологии могут иметь так много общего. Кей Смит гордилась тем, что называла вещи своими именами. Она долго слушала объяснение теории национал-социализма, а потом спросила: «Но, Рохус, в чем же разница между национал-социализмом и коммунизмом?» Немец всплеснул руками: «Перестань, так нельзя говорить!»[505] Семнадцатилетняя Джоан Вейкфилд (ее девизом были слова «будь справедлив и не бойся») оказалась еще смелее. Выпускница английской школы-интерната Вейкфилд изучала немецкий язык в Берлинском университете. Однажды, сидя на лекции, девушка долго слушала разглагольствования лектора-нациста, потом встала и с английским акцентом попросила его объяснить разницу между национал-социализмом и коммунизмом

[506]. Все были в шоке. Когда Джоан рассказала об этом случае баронессе, у которой проживала, та побелела от ужаса, испугавшись за себя и свою семью[507]

. Через несколько лет в письме своей сестре Дебо Нэнси Митфорд писала: «Я всегда говорила, что между нацизмом и большевизмом минимальная разница, за исключением того, что нацисты лучше организованы и поэтому, вероятно, более опасны»[508].

Иностранцы часто задавались вопросом о разнице между национал-социализмом и коммунизмом. Но редко получали на него исчерпывающий ответ. Бывший коммунист однажды объяснил де Ружмону, почему он в возрасте пятидесяти лет решил стать нацистом: «Мы хотим, чтобы у нас была работа, и по утрам пить кофе с молоком… этого вполне достаточно. Когда у рабочих есть еда и работа, они не интересуются политикой. Гитлер? Он победил, и теперь ему остается только провести в жизнь свою программу, которая практически такая же, какая была у нас! Но Гитлер оказался хитрее – он убедил буржуазию в том, что не будет сразу нападать на религию… Я вот что скажу: если они оставят его, все эти толстые свиньи, которые его окружают… Я пойду и буду сражаться за него! По крайней мере, он честный человек, только он и больше никто»[509].

Де Ружмон пришел к выводу, что, хотя нацистский режим был гораздо более левым, чем считали во Франции, он был гораздо менее левым, чем его пыталась представить немецкая буржуазия.