Записки неримского папы

Когда мне было двадцать и в моем организме еще водились гормоны, я сдерживался, чтобы не поцеловать красивых девушек в метро.

Меня прямо так и подмывало – подойти и поцеловать, и будь что будет. Я сдерживался нечеловеческими усилиями, представляя их старухами. Помогало лишь отчасти: старухи в моем воображении все равно оставались красивыми.

Сейчас, когда мне сорок и в моем организме водятся все больше вирусы, я сдерживаюсь, чтобы не поцеловать в метро чужих малышей.

Однажды я пережил особенно тяжелый случай.

В вагоне метро на руках у матери, стоявшей ко мне спиной, сидел малыш, ко мне лицом. Карапузу было не больше годика. На вид, как бы это правильно сказать, немножко чукча, то есть с такими узенькими раскосенькими глазками. Не знаю, какой национальности. У маленьких деток еще нет национальности, так же как у ангелов.

А детки немножко чукчи – это же вообще чистый плюш. Щечки – как наливные яблочки, хочется не только целовать, но и теребункать.

Я был на грани. Мои губы складывались трубочкой помимо моей воли. Я попытался представить этого бутуса стариком, и у меня получился такой сморщенный Бенджамин Баттон, не менее, а то и более трогательный. Не помогло.

Вдобавок бутус начал мне улыбаться и подмигивать, как только умеют малыши – всем лицом.

На мое счастье, в вагоне освободилось место, и мама с малышом сели туда.

На мое несчастье, место рядом с ними тоже оказалось пустым. Я чувствовал, как мои ноги вероломно несут меня туда. Как назло, это место никто не собирался занимать. Оно ждало только одного меня и манило. Нужно было срочно что-то предпринять.

Я повернулся к какой-то девушке, стоявшей рядом, и сказал:

«Вон, место есть, садитесь».

Девушка поблагодарила и села.

Потом она несколько станций кокетничала со мной, посылая страстные взгляды. А я посылал страстные взгляды в ответ.

Только не ей, а карапузу. Мы продолжали с ним перемигиваться.

В какой-то момент девушка это заметила и сделала круглые глаза.

Ну, а что ты хотела, милая.

Маленькие детки – венец эволюции, с ними конкурировать бесполезно.

Глава 9

Папы и мамы

1. Приземленная женщина

Моя жена – очень приземленная женщина. Я, напротив, возвышенный и даже воздушный, как пористый шоколад. Вот пример.

Я сидел с Артемом, пока она отлучалась в магазин. И сделал за сыном одно интересное культурологическое наблюдение. Жена вернулась домой, и я ей о нем рассказываю. Смотри, говорю я ей, какая у Артема удивительная походка. Он заметно расставляет ноги в стороны и забавно семенит немного враскорячку. Как Чаплин. Знаешь, о чем это свидетельствует, спрашиваю я ее. А это свидетельствует о том, отвечаю сам за нее, что популярность иконографического образа Чаплина основана на архетипе вечного детства: он раскопал в себе вечного ребенка, живущего во всех нас.

Ну ведь, правда, тонко? Ведь, правда, воздушно? Это я уже вас, читатели, спрашиваю. Вы думаете, она, жена моя, оценила? Знаешь, что, отвечает она, назвав меня при этом неким словом, которое я не могу здесь воспроизвести по причине своей воздушности и которое я заменю на нейтральное «о муж мой». Знаешь, что, о муж мой, отвечает жена, это свидетельствует о том, что у Темки полный памперс мешается между ног, так как ты, о муж мой, за все это время его ни разу не поменял.

А так было похоже на архетип вечного детства, так похоже…

2. Завтрак аристократии

Утро. Я на кухне завтракаю. Жена выбежала в магазин. Артем возится в комнате. Я сделал себе какао «Несквик» (да-да, зовите меня Олег Суровый), намазал масло на бутерброд, режу сыр, чтобы положить сверху. Прибегает Артем – забирает отрезанный сыр. Глотаю слюну, режу следующий кусок. Прибегает Артем – забирает отрезанный сыр. Глотаю слюну, вперемешку со слезами, режу следующий кусок. Прибегает Артем… да чтоб тебя, говорю я про себя, да где же твоя еда. Оглядываюсь и вижу на плите свежесваренную кашу. Усаживаю сына в детское кресло и прямо из кастрюли начинаю кормить его кашей. Обычно малыш не ест просто так – тупо, поступательно и монотонно, как взрослые. Ему требуется концертная, а иногда и цирковая программа, рекламные паузы. А тут он схомячил все за один присест, без прелюдий и танцев с бубнами, целую кастрюлю каши умял, без остатка.

Я возвращаюсь на кухню и спокойно завтракаю, проглотив два бутерброда с сыром вместо одного, чтобы компенсировать недавний стресс. Последний сыр в доме доел, больше никакой еды в холодильнике не осталось, mission complete. Сижу сытый и довольный. Представляю, как по возвращении жена восхитится моим отцовским подвигом: с ней Артем и половины того, что у меня съел, обычно не осиливает.

Жена приходит из магазина, направляется на кухню. Я внутренне съеживаюсь от сладостного ожидания и зажмуриваюсь от предвкушения.

«О, нет! – раздается с кухни, – а кто мою кашу съел?!»

«Что значит твою, – недоуменно парирую я, – это Артема каша, ты же ему на завтрак сварила. Мы с ним ее всю съели».