Записки русского тенора. Воспоминания, заметки, письма

Мучаюсь страшно с экзаменами. 20 июня мы «заваливаемся». Получили на руки 80 вопросов. Сижу днём и ночью. Надеюсь, что не осрамлю своих детей и получу приличную отметку — на этот раз уже не «зачёт», а 3, 4 или 5. Борис Петрович собирается в нашу старую квартиру вселить две семьи из домика, который должны сломать. В маленькую комнатку — одинокого врача из глазной больницы, а в две другие — двух врачей-глазников, мужа и жену, профессоров с каким-то взрослым дитём. Борис Петрович говорит, что жульё из жилищных отделов настолько его напугало, что он собирается сначала привозить на смену нового жильца с ордером Моссовета и только потом брать на той же машине наши вещи, чтобы везти их в новый дом, так как райжилотдел тоже выдаёт ордера, и он не верит нашему домоуправлению. Очень надеется на возможность нашего вселения в августе. Я его спрашиваю: а как лифт? Он считает, что раз нам лифт будет ставить завод и раз он уже лежит на дворе, то это дело пустяковое. Думаю, что он ошибается.

Вчера вечером ходил в ЦДРИ на встречу с Полем Робсоном — негритянским артистом из Америки. Голос у него был очень усталый — поёт он много, каждый день сольный концерт да приёмы. Он очень большой общественный деятель, и его приезд больше важен политически, чем для искусства. Я с ужасом думаю, что эти негодяи американцы, наверное, с ним расправятся и мы его видим, вероятно, в последний раз.

Едем мы в те края, где я никогда не был. Предполагаем начать с Кирова (Вятка). Потом — Пермь, Свердловск, Омск, Новосибирск. Единственным городом, где я был, может оказаться Челябинск — и то, если мы туда поедем. Почему не в Прибалтику или куда ещё получше? Все филармонии не могут платить наличных денег за концерты — у всех за неплатежи и невыполнение плана арестованы счета, и единственным местом, где можно получить деньги, осталась Сибирь. Вот туда-то мы и едем.

Погода убийственно жаркая. Сижу нагло в жёлтых трусах и в сетке и печатаю на машинке свою политучёбу. Всё распределено по количеству вопросов, и если отстану хоть на день, то погиб! Маленькую мою малютку-Любаху очень хочу потискать. Целую всех. Папа — Толя.

12 июня 1949 года, «Поленово»

Дорогой Толя! Сердита страшно. Пишешь редко. Не бываешь совсем, хотя ко всем приезжают и на день, и на два, и на сколько хочешь. Из театра машины идут всё время. 11-го ждали весь день, но ты, должно быть, забыл, что обещал приехать. Ребята скучают и всё время спрашивают, когда приедешь. Надоело отвечать. Меня возмущает одно. Петь ты должен за всех, а выехать на один-два дня в Поленово совсем невозможно. Невозможного в жизни ничего не бывает — было бы желание.

Звонила сегодня в день «Фауста», но тебя унесло на политзанятия. Это новость для меня. Докатился!

15 июня 1949 года, Москва

Здравствуйте, мои дорогие!

Плохо было слышно Вас по телефону, да всё ж приятно услышать ваши голоса. Жаль, что Любаша не может набрать в себе силёнок и храбрости поговорить с папой. Собираюсь вас навестить в выходные. Дело в театре — как они согласятся меня отпустить. В воскресенье вечером идёт «Проданная невеста» с Хоссоном. Если будет машина, обязательно удеру. В понедельник утром — политучёба.

«Фауст» на этот раз прошёл хорошо. Как видите, пока дают петь. Вышла газета — наша театральная, в ней статья Грошевой о пушкинских спектаклях — там про меня сказано как про Ленского. Кроме этого, в фойе продаётся книга «Пушкин на сцене Большого театра», где тоже огромная статья Грошевой. Там обо мне упомянуто трижды. Соломон [Хромченко] рвёт и мечет — про него сказано только, что «часто поёт Ленского и С. Хромченко». Он возмущён. А что будут говорить Кильчевский с Чекиным, о которых и вовсе ничего нет?!

23 июня 1949 года, 4 часа дня, Москва

Дорогая моя Нинусенька!

Прежде всего хочу высказать тебе то, что не сумел и не успел сказать при встрече. Любаха не отходила от нас ни на минуту, и мы в этот мой приезд так и не побыли наедине совсем. Такое горькое осталось у меня чувство, что я как будто бы удрал от вас неожиданно. Но, несмотря на всю краткость моего пребывания в Поленове, я очень счастлив, что приехал к тебе, и бесконечно благодарен за те большие минуты подлинного счастья, которое нам так редко даётся. Вспоминаю тебя без конца и с болью в сердце — так бы ещё и ещё полетел к тебе!

Считаю, что в основном у вас хорошо. Еда мне понравилась, и если бы тебе побольше выдержки и силы воли, то не было бы причин для лежания с грелками. Меню похоже не на ресторанное, а больше на домашнее. Комната хороша, хотя немного сыровата — я это объясняю погодой.