Заповедь

... Тимур вновь приехал в Хохкау. Мурат собрался выслушать очередные указания Дауда, но милиционер, несмело улыбнувшись, сказал:

— Из Владикавказа звонил Скиф Кайтиев. Он сообщил в Петроград и Архангельск, что ты жив-здоров. Оттуда пришло приглашение тебе, уважаемый Мурат, просят принять участие в праздновании юбилея Октября...

— Поездка во время уборки урожая?! — Мурат гневно взмахнул головой. — Как можно?

— Кайтиев считает, что тебе не следует отказываться. Твоя поездка — это СОБЫТИЕ! — поднял указательный палец вверх Тимур. — ПОЛИТИЧЕСКОЕ!.. Так говорит Скиф. А урожай и без тебя уберут. Кайтиев пошлет и сопровождающего...

Мурат хотел дать жесткий отказ, но тут почувствовал, как в груди защемило. Это происходило всякий раз, когда он вспоминал Зарему... Его же приглашают в Петроград!.. Значит, он сможет повидаться с Заремой?! Как она там? А вдруг нуждается в его помощи?

— Когда? — с трудом выдавил из себя.

— В дорогу? — догадался Тимур. — В конце октября...

... Пройдя в заставленный табуретками с шипящими примусами коридор, Мурат постучал в ближайшую к выходу дверь. Она распахнулась. На пороге стояла уже немолодая русская женщина в вязаной кофте и шерстяном платке, накинутом на плечи, а из-за ее спины выглядывали любопытные глазища... Тамурика!..

— Мария, это же Мурат! — услышал он восклицание, и Зарема, выскочив в коридор, ткнулась лицом в грудь нежданному гостю...

Комната была большой и холодной.

— Вот, привез вам гостинцы, — произнес Мурат растерянно...

Не успел он опустить на пол мешок, как Тамурик накинулся на него. Да и Зарема, и Мария, выловив из мешка пирог, тут же разломали его на части и, смеясь, стали жадно жевать все еще вкусно пахнущий, несмотря на долгий путь, цахараджин.

— Прости, — пробормотала Зарема, — но очень уж мы проголодались.

— Не дотянули наши гроши до дня зарплаты и стипендии, — пояснила Мария. — Деньги у нас быстро улетучиваются.

Жуя и проглатывая еду, Зарема, Мария и Тамурик при появлении из мешка, казавшегося бездонным, сыра, говядины, курицы, лука — и чего там еще уложили заботливые руки матери Мурата — радостно вскрикивали...

— Вы как волшебник, нежданно-негаданно появившийся как раз в тот момент, когда нам очень нелегко, — сказала Мария.

Потом они сидели втроем, а Тамурик носился по комнате. На столе величаво отсвечивал медными боками гордость и единственная ценность Марии — пятилитровый самовар, вперемешку лежали пироги, мясо, лук, кинза, доставленные из Хохкау, петроградские бублики. Мурат не сводил глаз с Заремы. То ему казалось, что она ничуть не изменилась, а то вдруг отдельный жест, мельком брошенный взгляд делал ее незнакомо-отчужденной.

Мурат признался Марии, что поразился смелости Заремы, которая, не зная языка, с ребенком на руках отправилась в далекий и чужой, холодный и голодный край, где не было ни одного знакомого человека, к которому можно было бы в тяжелую минуту обратиться за помощью. Зарема, посмотрев ему в глаза, сказала, что сама была поражена тому, с какой теплотой и заботой относились к ней, горянке, знавшей по-русски лишь два слова — «здравствуй» и «спасибо», к ее сынишке, настороженно поводившему глазами из стороны в сторону, случайные пассажиры поезда, не на одни сутки застревавшего безо всякой видимой причины в чистом поле. Уже в те месяцы каждое новое знакомство убеждало ее, что она неверно судила о людях, — они отзывчивы и доброжелательны...

Мария поведала Мурату, как Зарема и Тамурик оказались в ее большой, холодной и пустой комнате.

... Ее начальник, секретарь Петроградского горкома партии Николай Петрович Гринин стремительно вышел из кабинета, бросив ей на ходу:

— Мария, я на митинг...

Направляясь к двери, он мельком посмотрел в сторону дивана и, увидев горянку в темном до пят платье из грубого домотканого материала, чьи жгучие глаза испуганно выглядывали из-под платка, а руки теребили отощавший за дорогу узелок, и сонного малыша в тяжелой шапке и чувяках, враз остановился.

— Кто такие? — удивленно спросил он.

— Привели сюда, — объяснила Мария, — говорят, вроде с Кавказа.

Гринин присвистнул. Зарема провела рукой по платку, освободила пухлый подбородок и неуверенно произнесла:

— Здравствуй.

— Здравствуй, — охотно поприветствовал ее Гринин и потрепал рукой мальчонку за щеку. — Я слушаю тебя, женщина Востока.

Зарема опять тихо произнесла заученное:

— Здравствуй.

— Бог ты мой! — всплеснула руками Мария. — Мы уж с тобой целый час только и делаем, что здороваемся!

— Опять ты бога вспомнила, Мария! — сурово отчитал Гринин. — Женщина освобожденного Востока подумает, что ты веришь в бога и чертовщину.

— Не подумает, — обиделась секретарша. — Не понимает она по-русски!

— Это правда? — уставился на горянку Гринин. — Ну, отвечай же, — улыбнулся он ей, подбадривая голосом и руками. — Говори.

И Зарема осмелела, старательно выговорила:

— Товарищ, здравствуй!

— Ну и ну, — повел плечами Гринин. — А чего же ее привели сюда?

— А куда ее вести? — спросила огорченно Мария. — Приучили: чуть что, давай в горком! Попутчик по поезду привел ее, оставил и ушел. Разбирайтесь, мол, сами...