Заповедь

— Я знала, что ты не поймешь осетинских слов, — серьезно заявила Зарема. — Но я не могла не высказать, что у меня на душе. Я видела, что мой приезд был неожиданным для вас, таких занятых людей. И я извинилась за то, что много хлопот доставили тебе и Гринину. Но знай, — твердила я тебе: — мне сейчас никак нельзя возвращаться домой! Никак! Ждут меня там. Ждут женщины, ждут старики, ждут дети... Каждый мое возвращение со своими тайными надеждами увязывает! И мне только один путь домой — когда стану врачом! Не приеду врачом, не на себя — на всю новую жизнь тень брошу. Понимаю: трудно тебе со мной будет, но прошу потерпеть, помочь мне. Не для себя стараюсь. Не надо мне ничего. Лишнего куска хлеба не попрошу, в этом платье и дзабыртах ходить буду, и мысли у меня только о том, как стать врачом.

— Ни одного слова не поняла я, — кивнула Мария. — Но когда ты вдруг заплакала, обняла тебя, свою новую сестру, зашептала на ухо: «Ну что ж это с тобой? Перестань. Видишь, все уладилось. Если обиделась на Гринина, то знай, что у него такая манера говорить. Человек он душевный, и если злится, то на жизнь, что пока не такая, как хотелось бы нам... »

Мурат попросил Зарему поведать о жизни в Петрограде. Ее черные брови дернулись вверх, она посмотрела на него широкими глазами, и он увидел в них лихорадочный блеск женщины-мученицы. Она коротко обронила:

— Не жди от меня увлекательного рассказа. Дни, прожитые здесь, похожи и заботами, и делами один на другой, отслаиваются в памяти сплошным пластом. Вначале устроили меня чернорабочей на кондитерской фабрике. Одновременно я училась на рабфаке; сейчас я сиделка в больнице и одновременно учусь на курсах медсестер... Спасибо Марии: приютила нас в своей большой комнате. Одновременно она служит и кухней: видишь, в углу, возле дверей, вечно шипит примус. На нем я готовлю нехитрые, но вкусные осетинские кушанья. Марии они пришлись по душе...

... Зарема брала Тамурика с собой на кондитерскую фабрику. Первые дни и Зарема, и Тамурик то и дело совали в рот густую сладкую жижицу, не замечая сочувствующих улыбок работниц, — они все прошли через это и теперь с отвращением глотали свою продукцию, лишь бы обмануть желудок. Странное впечатление сложилось у малыша в те дни. В его представлении хлеб был бесценен. На фабрике малыш до одури наедался конфет, шоколада, повидла, иногда сердобольные работницы водили его в соседний цех, и там он набивал свой желудок до отвала печеньем, которое, конечно же, было бы намного приятнее, не будь тоже сладким. Но что делать, если на кондитерской фабрике производят лишь конфеты, шоколад да печенье? Можно было лакомиться в цехе, но выносить за пределы территории фабрики ничего не разрешалось. Неудивительно, что потом целое десятилетие Тамурик смотреть не мог на сладости.

У выхода с фабрики их встречала толпа жаждущих заполучить работу, и Зарема с благодарностью думала о том, что секретарь горкома партии даже добился права посещения фабрики Тамуриком, что само по себе являлось случаем исключительным. По этому поводу провели собрание в цехе, чтобы все поняли, почему было сделано такое исключение горянке, которая, несмотря на разруху и голод, прибыла сюда, чтобы познать медицину, ибо в горах нет врачей и люди мрут от болячек, и следует смотреть на ее пребывание здесь как на большое политическое дело; и каждой работнице надлежит как можно больше говорить с женщиной Востока, чтобы она имела практику и быстро освоила русский язык.

Тамурику это удавалось легче. Он без умолку болтал с работницами так безжалостно коверкая слова, что вокруг хохотали до колик в животе, но его это не смущало, и там, где Зареме приходилось по несколько раз твердить впервые услышанное слово, сын воспроизводил его без особых усилий.

А освоить русский требовалось немедленно, потому что она то и дело попадала в неожиданные переплеты. До коллектива фабрики дополз слух о необычном поведении нацменки на Невском проспекте. Умей она изъясняться по-русски, не дошло бы до милиции. Тут была замешана Дарья, что прибыла в Петроград с питерским рабочим, с которым познакомилась на Кубани во время освобождения края от деникинцев. Спустя три месяца после приезда родила Дарья своему избраннику дочь. Все бы хорошо, да ни с того ни с сего, без всякой на то причины у девчушки начал синеть и вытягиваться пупок. Трех врачей одного за другим вызывал Ефрем, а назначаемые ими присыпочки, уколы да пилюли не помогали. Ребенок таял с каждым днем. Зарема как-то увязалась за Марией, когда та собралась посетить Дарью. Увидев девчушку, залопотала по-своему, глаза у нее сделались большие, но ни Мария, ни Дарья ничего понять не смогли. Только и уловили упрямое: «Знаю, знаю!»