Застывшее эхо

Но какова же цель этой воли, осторожно спрашивал собеседник, и Гитлер приходил в неистовство: «цель» – что за мещанство! «Как вы не можете понять, что никакой раз и навсегда установленной цели не существует!!!» Что решит воля сильнейшего – сильнейшая воля – то и есть цель! Другое дело, что подчинять людей этой воле совсем не обязательно так топорно, как это сделали большевики: «Зачем нам социализировать банки и фабрики – мы социализируем людей». Люди мыслят примитивно: если они находят на месте привычные предметы – имущество, доходы, чины, порядок наследования, – они воображают, что все идет по-прежнему. Хотя они уже в руках у государства и делать будут то, что прикажем мы, нацисты. Демократия, с глубоким удовлетворением подчеркивал Гитлер, не может защититься от психологической агрессии, не вводя авторитарного правления, а для этого она должна перестать быть собой. Поэтому мы, нацисты, будем расширять свою власть внутри мягкотелых демократий до полного господства. Простой человек с улицы уважает только грубую силу, людям нравится видеть что-то ужасное. Побитые на наших митингах первыми записываются в национал-социалистическую партию (чтобы самим бить других).

До прихода к власти Гитлер специально приказывал наносить как можно больше членовредительств оппонентам, затесавшимся на их митинги, чтобы скандал непременно попал в газеты. И либеральная печать не отказывала ему в этой малости. Она поддерживала Гитлера даже материально: она обращалась к нему за интервью по всем поводам, а на вырученные звездного уровня гонорары он содержал свой штаб. К слову сказать, перебежчиков из коммунистического лагеря Гитлер всегда готов был приветствовать: из либерала, говорил он, никогда не выйдет хорошего национал-социалиста, а из коммуниста – сколько угодно. Главное – и тот и другой презирают все, кроме реальной силы.

А казалось бы – полная противоположность! Марксизм обожествляет скуку жизни, он наделяет верховной властью над человеческой душой хозяйственную деятельность, которую всякий нормальный человек ощущает лишь средством, позволяющим хоть отчасти реализовать свою волю. Гитлеризм – воплощенная романтика: именно волю он объявляет верховным распорядителем хозяйственной и прочей деятельности. Но общее в них то, что одну из частичных истин – не только соперничающих, но и дополняющих друг друга – и марксизм, и гитлеризм объявляют единственно верной и окончательной, верховной и исчерпывающей. Стремление заменить отношения борьбы и одновременно взаимного дополнения многих равноправных факторов абсолютной их иерархией – это, возможно, и есть одна из общих формул фашизма. По-видимому, протофашистскими являются все модели общества, исключающие противоречивые оценки и прогнозы, модели, дающие однозначный выбор во всех социальных коллизиях. В расхожей публицистике фашизмом часто называют все формы агрессивного национализма, но я думаю, что какого-нибудь безжалостного английского колонизатора, готового покорять туземцев огнем и мечом, но при этом гордого британскими свободами для внутреннего пользования, все же не стоит называть фашистом. Хотя тип он, конечно, крайне неприятный. Более того – настоящий фашизм стремится навести порядок прежде всего внутри собственного народа, резко упростив его структуру, истребив все «лишнее», «паразитическое», то есть бесполезное для достижения какой-то простой (четко очерченной) грандиозной цели. Нужно сначала создать народ, говорил Гитлер, и только потом дать ему великую задачу.