Зависть кукушки

Ольга приезжала часто, почти каждый день, он даже не успевал соскучиться. Приезжала и готовила что-нибудь вкусненькое, чаще всего любимые драники. Готовила много, чтобы накормить их с Витюхой и еще оставить отцу на ужин.

Словом, жизнь вошла в новую колею, и Сережа чувствовал себя в ней неплохо. Он окреп, поздоровел, неожиданно для себя избавился от болячек, которые мучили его в прежней жизни, и начал расти, да так стремительно, что к пятнадцати годам перерос Витюху и стал самым длинным в классе. На него стали засматриваться девчонки, и Галя Куренкова, которая не хотела сидеть с ним за одной партой, теперь строила ему глазки. Хромота его, кстати, тоже стала почти незаметной.

О том дне, который переломил всю его прошлую жизнь, он изо всех сил старался не вспоминать. Даже через много лет эти воспоминания отзывались огромной внутренней болью. Об этом он рассказал только Ольге, и она в утешение ему говорила, что те, кто умер, улетают на небо и живут там, и бабушка Маша с Кашкой теперь там, гуляют вместе под солнышком по небесной травке. Он верил, и ему становилось легче. Он и сам тогда чуть не улетел на эту небесную травку — Ольга говорила, что его еле спасли, у него даже отключалось сердце. Он этого не помнил, и слава богу…

Вовку он почти не видел. По настоятельному требованию Нины Владимировны его все-таки перевели в школу с углубленным изучением английского языка. Школа была далеко от их дома, но рядом с домом Лавровых. Утром отец отвозил Вовку на учебу, а после уроков тот шел к Лавровым. Вечером дед или бабка привозили его обратно, а если им было некогда, Вовка оставался там ночевать. Эти ночевки случались все чаще, и Вовка постепенно отвыкал от дома. У Лавровых ему было лучше, удобнее, ему там оборудовали комнату, купили большой телевизор, компьютер, и теперь он только изредка наведывался к отцу.

Они с отцом радовались, когда Вовка приезжал, он был такой веселый, рассказывал массу смешных историй из своей жизни. Но отец, видимо, переживал, что старший сын оторвался от дома. Он слушал Вовку, смеялся, но глаза у него были грустными. Сергей тоже переживал, считал себя виноватым — он долго думал, что Вовка ушел из-за него, все же в такой маленькой квартирке троим мужикам было тесно. Лишь повзрослев, он понял, что его переселение было делом бабкиных рук. Просто Нина Владимировна, мастерски использовав ситуацию, обменяла нелюбимого внука на любимого.

Когда Вовке пришла пора получать паспорт, он приехал к отцу, и Сергей услышал их тихий разговор. Вовка говорил:

— Знаешь, пап, я все-таки решил взять дедову фамилию. Бабуля говорит, сейчас времена трудные, надо пробиваться в жизни. Здесь все средства хороши. Не обижайся, пап!..

Отец тогда спокойно ответил, что, если Вовка хочет быть Лавровым, он не будет возражать и обижаться. Но вечером отец долго сидел на кухне один и о чем-то думал…

Но на Вовку невозможно было сердиться и обижаться, потому что он был такой… такой… всепокоряющий. Самый злой и обиженный человек начинал улыбаться через пять минут после общения с ним и чему-то радоваться, и все прощать. Такое счастливое свойство было у Вовки…

Как они теперь будут без него? Что будет с отцом, дедом, что будет с бабкой, для которой Вовка был главной ценностью в жизни? Он сегодня не видел бабку, но все в квартире Лавровых было будто пропитано ощущением боли…

И еще… Когда он был там, у Лавровых, его мучило странное чувство… Как будто кто-то целился ему в затылок. Он даже ежился и дергал плечами, стараясь избавиться от этого ощущения, но оно не проходило. Странный холодный ветерок ерошил волосы и стекал по позвоночнику. И даже сейчас, сквозь пелену сна он продолжал чувствовать этот холодок в затылке…

Беда, как водится, не приходит одна. Не успели мы опомниться после первой, как пришла другая… Через неделю после Володиных похорон случился пожар в квартире, где жили отец Сергея и его мачеха Наталья.

Никто не знал, как это случилось, говорили, что Наталья любила курить в постели. Пожар начался поздно вечером, пока соседи сообразили, что к чему, и вызвали пожарных, огонь успел натворить бед. Наталья погибла, задохнулась в дыму. Петр Владимирович получил серьезные ожоги и отравление угарным газом и теперь лежал в ожоговом центре, в тяжелом состоянии. Нас к нему не пускали…

Наталью хоронили мы с Сергеем и Витей Титовым и несколько ее подружек. Постояв над холмиком, покрытым венками и цветами, мы поехали в кафе и немного посидели там грустной молчаливой группкой, немного, почти символически, выпили за помин души и разошлись. Сергей с Витей поехали на квартиру Петра Владимировича и Натальи — там после пожара царил погром, была сломана дверь, окна стояли без стекол. Дверь уже, правда, починили, а теперь надо было застеклить окна, потому что, по прогнозам, надвигались морозы. Подруги покойной сказали, что еще немного посидят в кафе, а я поехала домой.

На площадке нашего этажа, опершись локтями о перила, стоял Эдька Коваль и курил, стряхивая пепел в консервную банку, прикрученную проволокой к перилам.