Зависть кукушки

Юрий Григорьевич чуть не выругался матом, когда перед ним и его гостем явилась старуха в халате и разношенных тапочках, с седой косицей, торчащей из-под мокрого платка, которым она обвязывала голову при головной боли. Подойдя к двери туалета, старуха слепо зашарила по ней, нащупывая защелку, а Юрий Григорьевич увидел, как по лицу аспиранта зазмеилась брезгливая усмешка. Он представил, какими словами «золотой» юноша будет описывать в своем кругу обитателей профессорского дома, и скрипнул зубами. Закрыв за аспирантом дверь, он решительными шагами отправился к жене. Выслушав его, Нина Владимировна обещала принять меры…

— Не хотела ехать, — тихонько рассказывала Сергею новая домработница. — Все плакала, просилась с Сергунькой проститься.

…Был уже вечер, когда он разыскал дом престарелых, в который поместили Ольгу, но он сумел пробиться к ней. Она сидела на койке в казенном халате и белом платочке. Еще несколько старух сидели и лежали на койках в этой же комнате. Узнав его по голосу, Ольга заплакала.

— Сергунька, детонька моя! Думала, уж не увижу больше!

Он обнял ее и погладил по голове. Под платком у нее не было волос, она была побрита наголо.

— Зачем тебя остригли? — возмутился он.

— Она сама попросила, — пояснила старуха с ближней койки. — Голова у ей болит, тяжко ей под волосом.

— Сама, сама, — закивали остальные старухи, не отрывающие от них любопытных глаз.

— Оля, — сказал он, — я тебя отсюда заберу. Обязательно заберу, ты мне поверь.

— Не надо, Сергунька, — вздохнула она. — Не хлопочи, не надо. Куды ты меня заберешь? Всем я обуза теперь, такое мое время пришло. А здесь тоже люди живут, такие же старухи… Ничего, жить можно, кормят… Только чаю не дают хорошего, чай здесь плохой.

— Заберу, — упрямо повторил он. — А завтра с утра приду и чаю принесу, и конфеток, и сливок сухих, как ты любишь…

Он еще полчаса посидел с ней, рассказывая ей про себя, про Витюху, про отца. Наконец она сказала ему:

— Ступай, детка, а то заругают еще. Мы тут рано ложимся. Ступай, повидала тебя, и слава богу, легче мне стало, даже спать захотелось, а то не спала совсем…

Он ушел и всю дорогу до дому думал, как ему быть.

Отец сразу понял, что с ним что-то не так и прямо спросил, что случилось. Он ответил тоже прямо:

— Папа, мне помощь нужна… И деньги… Взаймы… я заработаю и отдам.

Отец не произнес ни слова, пока он рассказывал ему про Ольгу и про свои планы снять квартиру. Потом сказал:

— Глупости, ни в какой автосервис ты не пойдешь. Тебе учиться надо, голова на плечах есть… Ольгу заберем сюда. Она нам не чужая. Конечно, некомфортно ей будет с двумя мужиками, но, думаю, все-таки лучше, чем в богадельне. Купим ширму какую-нибудь, устроим. Ничего, и похуже люди жили. Я могу на кухне спать, не впервой. Надо было мне раньше подумать, но я не знал, что у нее с Лавровыми так плохо…

В этот момент Сергей многое понял про своего отца.

Спать он лег счастливым. Ему снилось, что они с Ольгой едут в Рязань. Они сидят в купе поезда и пьют чай, такой, какой любит Ольга — с сухими сливками и карамельками. Ольга смотрит в окно и говорит радостно:

— Посмотри, Сергунька, здесь уже все цветет. А в Сибири этой проклятущей все снег да снег…

Когда он, нагруженный гостинцами, вошел в уже знакомый вестибюль дома престарелых, толстая санитарка, возившая шваброй по кафельному полу, жалостливо глядя на него круглыми глазами, сказала:

— Померла бабуля-то твоя. Удар у ей был ночью. Уже и в морг свезли.

…Ему отдали Ольгину сумку, древнюю, он помнил ее с детства. Наверное, это было единственное имущество, с которым Ольга пришла к Лавровым и с которым ушла от них.

В маленьком сквере он сел на спинку заваленной снегом скамейки и открыл сумку. Пачка старых фотографий, он много раз видел их, старая, бесполезная, но почему-то сохраняемая сберкнижка, листок ватмана, бережно упакованный в полиэтиленовый пакет… Он вынул листок из пакета и развернул его. Кривобокая ромашка, нарисованная цветными карандашами, кривобокие буквы внизу: «Оли от Серёжы». Его подарок Ольге к Восьмому марта. И все…

Он сунул сумку под куртку и, проваливаясь в снег, пошел по узкой тропинке, сам не зная куда. В голове у него билась старая полузабытая песенка:

«Заяц белый, куда бегал?

В лес дубовый. Что там делал?

Лыко драл. Куда клал?

Под колоду. А ктой-то украл!..»

В городе свирепствовал грипп. Местные телеканалы предвещали скорое превышение эпидемиологического порога и призывали соблюдать осторожность, гигиену и не заниматься самолечением. Кассирши в магазинах и операторы на почте сидели в медицинских масках. У нас в библиотеке тоже многие слегли, и мне приходилось временами работать на выдаче, заменяя скошенных болезнью девчонок, и попутно следить, чтобы остальные пользовались масками. Орды чихающих и сморкающихся студентов каждое утро осаждали стойки, щедро делясь микробами с обслуживающим персоналом библиотеки. А мои красавицы не желали уродовать масками свои хорошенькие личики, ведь среди студентов попадались очень даже симпатичные… Уставала я жутко, ведь мою собственную работу за меня никто не делал.