Завтра будет поздно

Путиловцы усаживались на стулья, стоявшие у голых конторских столов, расстегивали куртки, полушубки, утирали лоб, вытаскивали кисеты и закуривали. От некоторых рабочих попахивало порохом и дымом, совсем еще недавно они сражались на улицах. Их обветренные лица потемнели, обросли щетиной — в дни боев некогда было бриться, — а глаза горячо светились.

Недавних бойцов встречали веселыми возгласами:

— Жив, Семеныч? А я думал, что тебя тот толстый городовой насмерть пристукнул.

— Кишка тонка! — отшучивался пострадавший. — Но ты вовремя его по затылку огрел. Если по-честному признаться, так до сих пор шею не могу повернуть. Вот ведь боров!

— Сергей, куда же красота твоя подевалась? Половина уса обгорела, жена любить не будет.

— Да ну их, этих коломенских! Мы надумали дымом полицейских выкурить. А какой-то чудак бензину плеснул… Сам подпалился, и меня зацепило. Без усов теперь придется ходить.

Путиловцы были веселы, они отшучивались и при этом курили так, что махорочный дым волнами колыхался под потолком.

Стрелка конторских часов показывала уже седьмой час, а большевиков собралось немного.

— Что-то маловато наших.

— Да-а, не очень много осталось, — заметил старый литейщик. — В одном тринадцатом году человек пятьдесят в тюрьму попало. Потом — кого на фронт, кого в ссылку…

— А другого на кладбище, — перебил его глуховатый котельщик. — Помните Георгия Шкапина? Ну, того, что стихи писал? Так он в военном госпитале в позапрошлом году скончался.

— Где теперь Митя Апельсинчик? Тоже приметный парень был — румяный, веселый. Ему еще жандарм из револьвера в ногу угодил. И нам с тобой, Антон, чуть тогда не попало. Не забыл собрания за прудом?

— Как же! Тогда еще старика Костюкова взяли, а мы с тобой во все лопатки удирали…

И пошли воспоминания о прежних нелегальных собраниях. Где только не встречались путиловцы! Боясь собираться в домах, чтобы не попасть в засаду, они сходились под открытым небом у Волынкинской деревни, на Лаутровой даче, на водопаде речки Лиговки, в Поташевском и Шереметевском лесах.

В контору вошел Савелий Матвеевич. Он привел Васю Кокорева и Дему Рыкунова.

— Большевиками желают быть, — сказал он. — Разрешите им присутствовать на собрании? Ручаюсь за обоих.

— Хорошее пополнение! — разглядывая парней, отметил один из стариков. — Спасибо, Савелий Матвеевич. Только вот… не молоды ли?

— Да вроде созрели. На деле проверены. Ум, как говорится, бороды не ждет.

В РОССИИ НЕТ ЦАРЯ

В Цюрихе Ульяновым жилось трудно. Война вызвала дороговизну. Эмигрантам негде было заработать несколько франков. Деньги, которые Владимир Ильич получил из горьковского издательства «Парус», были на исходе, а других не предвиделось.

Надежда Константиновна устроилась секретарем в Бюро эмигрантских касс, помогавшее подыскивать работу. Заработок пустяковый, но все же заработок. Бюро спасало от голода тех, кто обнищал на чужбине и не мог выкарабкаться из нужды.

Зима выдалась снежной и холодной. В комнате, расположенной почти на чердаке, можно было работать только закутавшись в одеяло, и то руки застывали.

Готовясь к большой работе, Владимир Ильич завел толстую тетрадь синего цвета и каждый день ходил в библиотеку. Он работал с утра до вечера: делал выписки из книг и бегло записывал возникавшие мысли. Новый труд должен был обобщить все, что писалось марксистами о государстве и революции, и развить это учение.

Свой стол в библиотеке Владимир Ильич покидал лишь на обеденный перерыв. За час он успевал поесть и поговорить с товарищами, забегавшими к нему на несколько минут. Потом, не отдыхая, возвращался в читальный зал и принимался писать.

Углубясь в работу, он не ощущал ни времени, ни окружающей жизни. Звонок, извещавший о закрытии библиотеки, всякий раз застигал его врасплох, на незаконченной фразе.

В начале марта Владимир Ильич по заведенному порядку появился в доме в первом часу. У Надежды Константиновны уже был готов обед. Пока она разливала суп в тарелки, он вымыл руки и, подойдя к столу, принялся нарезать хлеб.

Обычно в такие минуты Владимир Ильич расспрашивал о цюрихских новостях, о товарищах, но в этот день был рассеян и задумчив. Перекинувшись лишь несколькими словами с женой, он быстро пообедал и стал собираться в библиотеку.

Едва успела Надежда Константиновна убрать посуду со стола, как вдруг послышался скрип деревянной лестницы. Кто-то торопливо поднимался.

— Кто же это к нам? — по шагам пытался угадать Владимир Ильич.

На пороге появился польский социал-демократ Вронский. Он был возбужден и весел.

— Почему вы в такой день дома? — закричал Вронский от двери. — В России революция, а они невеселы!

— Как революция? — недоумевая, спросил Ильич. — Кто вам сказал? Откуда известно?

— Собственными глазами читал! Вышли экстренные выпуски газет.

Владимир Ильич больше ни о чем не расспрашивал, схватил пальто и стал торопливо надевать его. Надежда Константиновна, оставив на столе неубранную посуду, вместе с ним поспешила к озеру. Там под навесом на большом щите вывешивались свежие цюрихские газеты.