Завтра будет вчера

Я представлял. Еще как представлял. Она еще не ушла, а я уже начал леденеть от тоски по ней. Нари взяла мою руку и прижалась губами к старому шраму вдоль костяшек отсутствующих пальцев, а я вдруг тронул ее ладонь своими. У меня получилось. От радости заболело в груди, и я услышал, как сменился писк моих приборов. Она вскинула голову и встретилась со мной взглядом, а потом из ее глаз просто покатились слезы. Градом. Беспрерывным потоком. Она смотрела на меня, приоткрыв рот, и молча плакала, а я пытался гладить ее скулу. Такую нежную шелковистую. "Гладить" громко сказано, но я слегка шевелил пальцем и с ума сходил от того, что снова могу ее вот так чувствовать, и она жадно прижимала мою ладонь к щеке, всхлипывая и не прекращая смотреть мне в глаза. Да, маленькая, я вернулся. Ты меня вернула. Упрямая девчонка. С того света достала.

Мое выздоровление превратилось в настоящую пытку для всех и, прежде всего, для меня. Когда врач рассказывал, в кого я превратился, то мне самому хотелось обратно в ту могилу и побыстрей закопаться с головой, но Нари не позволяла мне сдаваться. В нее вселился дьявол. Одержимый черт, полный решимости совершить невозможное. Меня собрали по кускам. Я видел снимки. Гребаный андроид, а не человек. Весь в стержнях и титановых пластинах. Ноги, рука, бедро. Врач говорил, что мне повезло, что не был задет спинной мозг. Но они не могут ничего гарантировать, и, вполне возможно, я не встану с инвалидной коляски. Но в моем случае даже то, что я шевелюсь и разговариваю — это уже чудо. В жопу такие чудеса. В тот день я погрузился в мрачную депрессию.

Я думал о том, что так и должно было быть. Все это вполне заслуженно… но она… вот она этого не заслужила — ухаживать за мной. Да и не выйдет ничего. Не встану я. Ниже колен ноги меня не слушаются, и правая рука вообще висит плетью. Бесполезно все это, а позвоночник все еще не держит тело вертикально. Я пока не то что встать — я сесть не могу без посторонней помощи. Побриться, бл**ь, и поесть. Она меня бреет, и она меня кормит. Слава Богу, все остальное делает сиделка, иначе я бы просто сдох. Мышка поняла, что я на грани. Увидела по моему состоянию.

Тогда Нари привела ко мне сына. Впервые за это время. Хитрая маленькая ведьма выпустила на меня тяжелую артиллерию. Просто завела его в палату, и я как увидел, так и замер. Боясь вздохнуть. Я в Ереване почти не рассмотрел его. Под всеми этими трубками и дыхательными аппаратами. Только глаза запомнил огромные голубые, похожие на мои. Вот и сейчас эти самые глаза смотрели на меня с любопытством, и там на дне тысячи чертей, но это уже не мое — это ее.

Я вдруг неожиданно для себя схватился за поручень над кроватью и умудрился, превозмогая боль, сесть сам.

— Иди, Тур, поздоровайся с папой. — потом я узнаю, что сказала она это для меня, а не для него. Наш сын тогда еще не говорил по-русски. Она назвала меня вслух его отцом.

Бл**дь. Наверное, я в этот момент был похож на полного идиота, у которого ком встал поперек горла, и сердце билось так бешено, что мне казалось, я сейчас заору или, как последний лох, не смогу сказать ни слова от горечи во рту и жжения в глазах. Мальчик подошел к моей постели и долго смотрел на меня, склонив голову на бок — она тоже так всегда делает, когда о чем-то задумается, а потом он вдруг повернулся к Нари и сказал что-то по-армянски. Я судорожно сглотнул и посмотрел на его мать.

— Артур сказал, что вспомнил тебя. Ты приезжал к нему в больницу, и бабушка на тебя кричала в коридоре. Прогоняла. А он не хотел, чтоб ты уходил, потому что точно знал, что ты его папа.

У нее слезы по щекам, губу закусила, и на меня смотрит, а я вдруг понял, что адски хочу выйти из этой чертовой больницы. К ним. Хочу жить. Хочу рядом быть каждый день. Знакомиться с сыном, спать с ней в одной постели и просыпаться по утрам с ее запахом. И я, бл**ь, в лепешку расшибусь, но добьюсь этого.

И я вышел намного раньше, чем думали врачи. Наверное, я надеялся, что так же быстро начну вставать с коляски и ходить, но у меня не получалось. Ни личные тренеры, ни физиотерапия, ни реабилитационные центры. Все казалось бесполезным. Нари постоянно была рядом. А мне, как любому мужику, сходящему с ума от собственной неполноценности, хотелось иногда прогнать. Заставить уйти, чтоб не видела эту беспомощность. Не возилась. Прекратила эти пустые попытки сделать невозможное. Не будет больше чуда. На хрен все. Лучше б сдох и не становился обузой.

Я даже прогонял. Срывался. Швырял костыли, пинал проклятую коляску и говорил, чтоб Нари уходила. Чтоб перестала мучить себя и меня. Чтоб начинала свою жизнь заново. Что я никогда не встану с этой проклятой коляски. И на хрен ей не нужен долбаный инвалид.

— И что? Ты правда считаешь, Капралов, что это имеет значение? Для меня? Ты такой же несносный, как в коляске, так и когда был без нее.

— Бревно — вот я кто. Бесполезное безногое бревно. На хрена тебе такой? Я даже, бл**ь, не могу… я тебя… — ударил кулаком по поручню коляски, хотел уехать в свою комнату, но она не дала. — Зачем все это?