Завтра будет вчера

Я приходил в себя мучительно долго. Рваными кусками проблесков сознания и глухими провалами в "ничто". Я панически боялся этих провалов. Постоянно видел какие-то абстрактные кошмары. То себя со стороны в своем прошлом вместе с ней, то обрывочные фрагменты запредельного счастья. Они внезапно сменялись кровавым хардкором с ожившими мертвецами, которые тянули меня в то самое "ничто"… Потом все исчезло, и теперь я видел одну и ту же картинку. Она ужасала своим монотонным постоянством. Мне казалось, что я стою на том самом холме с нашей беседкой и рою яму. Долго рою, тщательно. И знаю, что рою ее для себя. В ноздри забивается запах роз, он удушливо-тяжелый с примесью запаха крови и разложения. Вокруг тьма беспросветная. Ни звука. Только мерный шум рассыпающейся земли. Однообразно бьет по мозгам до вязкой боли в висках. Я мог бы остановиться, мог бы вылезти из этой ямы, но я не хочу. Мне кажется, что я должен ее докопать и лечь там на дне, выжидая, когда комья полетят в лицо. И мне страшно подыхать такой паршивой смертью. Только яма — мой собственный выбор. Я это прекрасно осознаю, как и то, что ничего уже не изменить. Пусть иногда я вдруг оказывался совсем в других местах и даже видел свет, но я знал, что обязательно вернусь обратно в свою тьму.

И возвращаюсь, только уже лежать на ее дне, и кто-то сверху, очень похожий на меня самого, начинает закапывать. Я закрываю глаза и чувствую, как ударяются о мое тело комья земли. Мне становится нечем дышать, и я не могу пошевелиться. Кто-то связал мне руки. И я знаю кто — это я сам. Считаю про себя броски земли и понимаю, что очень скоро я уже не смогу делать и этого, и вот тогда наступит спокойствие и, возможно, забвение.

Я услышал ее голос неожиданно, когда меня уже основательно присыпало тонким слоем земли. Вначале он звучал очень тихо и где-то далеко. Она что-то говорит именно мне и приближается все ближе и ближе. Попробовал пошевелиться, но меня уже плотно придавило ко дну, и я пытаюсь вертеть головой и не могу, хочу закричать и тоже не могу. Грудную клетку раздирает как огнем, я весь горю, и эта боль адски невыносимая. Дышать. Я ужасно хочу дышать. Но вместо воздуха мне в рот набивается земля. Пытаюсь открыть глаза и вижу второго себя, стоящего наверху с лопатой. Он смеется. Надо мной. Набирает комья грязи и снова кидает мне на лицо. И тогда ОНА меня позвала. Громко, по имени. Так громко, что я дернулся всем телом и начал сдирать веревки с завязанных за спиной рук. Только не замолкай, Мышка. Говори. Я пока не знаю, что именно ты мне рассказываешь, но твой голос дает мне силы и надежду выбраться с проклятой ямы. Но сил ничтожно мало, я беспомощен, как младенец. С ужасом понимаю, что мне не освободиться, мое тело меня не слушается. Каждое движение причиняет невыносимые страдания, словно меня лишили кожного покрова и раздробили мои кости на осколки. И я снова закрываю глаза. Нет, маленькая, не получается. Меня слишком придавило здесь, и я не в силах даже вздохнуть, не то что выбраться. Ты не зови и не жди меня. Уходи, Нари. Уходи из этого проклятого места. Я должен быть тут один.

Возвращается боль. Едкой пульсацией по всему телу, и вспышками перед глазами мое детство, где отец еще не пил и брал меня с собой на рыбалку. Мы оба с высоко закатанными штанами стоим по колено в воде, и он идет вперед, а я за ним с ведром и удочкой. Кричу, чтоб подождал. А он вдруг оборачивается и, улыбаясь, говорит мне, что я мал еще так глубоко заходить, что мне на берег пора, меня мамка заждалась, а он дальше с Антоном пойдет. И так обидно становится. Чувствую, как по щекам слезы катятся, а они уходят все дальше и дальше. Я зову их обоих, прошу подождать меня, взять с собой, а они даже не оборачиваются ко мне. Растворяются в горизонте, сливаясь с заходящим солнцем.

— Темааа. Пожалуйста, я прошу тебя, вернись ко мне. Я здесь, слышишь? Рядом с тобой. Не уходи. Не бросай меня снова. Я люблю тебя. Я так сильно тебя люблю.

Да, я опять ее слышу. Так хорошо слышу, что от ее голоса по телу судороги проходят. Выдергивает меня прямо в боль. Ослепительной вспышкой агонии. Но мне не так страшно, если болит. Я почему-то понимаю, что пока больно — я живой. Пока слышу ее — живой.

"— Разве можно любить вот так, Тем?

— Как, Мышка?

— Как я тебя. Так, что больно дышать, больно говорить… Разве так можно любить?

— Нельзя… нельзя, Нари… это аномалия. Это неизлечимая аномалия.

— Мы вылечимся от нее, как думаешь?

— Мы даже пробовать не будем, маленькая.

— Никогда?

— Никогда".

Наверное, именно в этот момент, я впервые открыл глаза и сквозь бордовый туман ослепительно дикой агонии во всем теле увидел ее лицо. Потом меня еще часто будет утягивать под слой земли, где я задыхаюсь в беспомощных попытках освободиться и снова вижу свое собственное улыбающееся лицо.