Завтрашний ветер

80 миллионов телезрителей одновременно смотрят на

Штирлица или Магомаева, задача писателя, на мой

взгляд, состоит не в гражданственности, которая раз-

мывает индивидуальные черты, а в сохранении лич-

ности...»

Опасения насчет телевидения небезосновательны.

Насчет НТР — сомнительны. Евгений Винокуров по

этому поводу не без остроумия заметил насчет одно-

го пассажа из Вознесенского: «Чего он меня робо-

тами стращает! У нас водопровод то и дело отклю-

чают, лифты между этажами застревают, а он —

роботы да роботы...»

Каждый молодой писатель должен вносить в граж-

данственность литературы свои личные черты, чер-

ты новых, родившихся вместе с ним тайн, которых

никто — ни его дед, ни отец, ни литературные учи-

теля — не может так чувствовать всей кожей, как

он сам.

Валентин Распутин был мальчиком, когда нача-

лась Великая Отечественная война. Но он сумел

описать сибирскую деревню того времени с порази-

тельной силой. Но возвращаюсь к письму молодого

поэта. Мы должны честно взглянуть в глаза друг дру-

гу и признать опасное существование общественной

апатии среди части молодежи. Эта апатия скрывается

иногда за отличными школьными или студенческими

отметками, за высокими производственными пока-

зателями, за бодрыми речами на собраниях, за ис-

правным хождением на субботники.

Откровенно циничная апатия не так опасна. Но

такой она бывает не всегда. Апатия особенно опасна

тогда, когда хитро применяет мимикрию обществен-

ной активности. Мы трусливо облегчим себе жизнь,

если попытаемся представить дело так, будто эта апа-

тия лишь продукт посторонних влияний. Задумаемся

лучше: а нет ли нашей вины, вины старших, в этой

апатии молодых? Ведь мы, старшие, должны говорить

молодежи гораздо больше того, что она сама знает

об истории, о настоящем. Особенно жаль, что иногда

хорошие, чистые ребята, не ставшие ни откровенны-

ми циниками, ни лукавыми мимикристами,— таких

в нашей молодежи большинство, — все-таки иногда

не проявляют общественной активности, как бы стес-

няясь, что их примут за мимикристов. Вот в чем, как

мне кажется, разгадка боязни гражданственности у

многих внутренне благородных, талантливых моло-

дых писателей. Но разве можно от этого вместо борь-

бы с цинизмом и мимикризмом поддаваться общест-

венной апатии? Вот что писал об этом Некрасов:

«Равнодушие, все терпящая или холодно насмешли-

вая апатия, участие в явлениях жизни и действи-

тельности какое-то полупрезрительное, бессильное —

это качества, не очень почтенные и в отдельной лич-

ности, а в целой литературе господство их было бы

чем-то сокрушительным в высшей степени...» Некра-

сову вторит другой наш учитель — Салтыков-Щедрин:

«Литература, пропагандирующая бессознательность и

беспечальное житие на авось, конечно, не может иметь

особенных шансов навсегда покорить мир своему

влиянию, но она может значительно задержать дело

прогресса и наносить ему по временам такие удары,

которые будут тем чувствительнее, что представите-

ли прогресса все-таки люди и в этом качестве к пере-

несению ударов не всегда равнодушны».

Молодой поэт, автор письма ко мне, выражал опа-

сение, что гражданственность размывает индивидуаль-

ные черты лица писателя. Исторически неграмотное

опасение. Подлинная гражданственность и безли-

кость несовместимы, как несовместимы литература и

бюрократизм. Черты лица писателя размывает лишь

водянистый эрзац гражданственности. Но между во-

инствующей гражданственностью и этим эрзацем —

пропасть. Гражданственность не размывает, а созда-

ет лицо писателя. Можем ли мы представить лицо

Пушкина без «Во глубине сибирских руд...», Лермон-

това без «На смерть поэта», Некрасова без «Размыш-

лений у парадного подъезда», Блока без «Двенадца-

ти», Маяковского без «Во весь голос», Пастернака без

«Высокой болезни», Есенина без «Анны Снегиной»,

Твардовского без «Василия Теркина», Смелякова без

«Строгой любви»? Вопреки досужим «советологам»,

доказывающим разрыв гуманистических традиций рус-

ской литературы девятнадцатого века и послеоктябрь-

ской литературы, социалистическая гражданственность

впитала все священные традиции нашей классики.

Хочу сказать автору этого письма и всем вступаю-

щим в литературу: сегодня эти традиции принадле-

жат вам, молодым, и я уверен, что вы их достойно

продолжите. Вы — это наши надежды, Вы — это то,

что мы не успели сделать. Вы — наше продолжение.

Поэтому каждая ваша хорошая строчка говорит нам

о ненапрасности нашей жизни, а каждая плохая

ранит.

В поэзии мы просто истосковались по сильным, му-

жественным, гражданственным стихам. Так называе-

мый технический уровень поэзии сейчас заметно по-

высился, а вот личностный уровень упал — он без

гражданственности невозможен. В этом есть какой-

то нравственный дефект, ибо гражданственность —

это нравственность в действии. Читая некоторые сти-

хи, не ощущаешь живой, думающей личности автора,

остается непонятным — за что и против чего автор.

Наугад открываю поэтический альманах: «Мир под-

лунный отражая, день и ночь бежит ручей. Я теперь

тебе чужая, да и ты теперь ничей». Апатия в чистом

виде. «Пыль растекается по-над травой буднично-се-

рая, как амальгама, так начинается день трудовой,