Завтрашний ветер

ву, цинично вооружившемуся внешней культурой.

Отсутствие или размытость миросозерцания — это

.тоже один из неумолимых признаков посредственно-

сти. Отсутствие миросозерцания — опасная готов-

ность к любым компромиссам. Вот что по этому

поводу говорил Лесков: «Компромисс я признаю в

каком случае: если мне скажут попросить за кого-

нибудь и тот, у кого я буду просить, глупый человек,

то я ему напишу — ваше превосходительство... Но в

области мысли — нет и не можег быть компромис-

сов». Молодого писателя подстерегает множество

компромиссов, и один из первых — это компромисс

со словом. Незначительность слов расправляется да-

же со значительностью побуждений. «Почему язык

хорош? Потому, что это творение, а не сочинение...»—

сказал А. Островский, создавший целый мир на сцене

прежде всего благодаря не ситуациям, а именно пол-

нокровному языку своих героев. Усредненность языка

неизбежно ведет к усредненностн чувств, потому что

только сильными словами можно выразить сильные

чувства. У настоящего живого языка два врага —

простота, которая хуже воровства, и вычурность, мас-

кирующая пустоту. «Простота языка не может слу-

жить исключительным и необыкновенным признаком

поэзии, но изысканность выражения всегда может

служить верным признаком отсутствия поэзии». Чехов-

ский призыв: «Не зализывай, не шлифуй, а будь не-

уклюж и дерзок», — конечно, могут взять на воору-

жение любители расхлобыстанности, готовые превра-

тить литературу в неряшливую распустеху. Но есть

неуклюжесть от безответственности и есть неуклю-

жесть естественная — от перегруженности эмоциями

и мыслями, как это было, например, у Достоевского.

Достоевский писал не фразами, а замыслом. Вырван-

ные из контекста, его фразы иногда могут выглядеть

неуклюже, но внутри замысла ложатся одна в одну.

Если у Некрасова учиться только неуклюжести его

неправильных ударений, отстранив как второстепен-

ное его талант дерзости замысла, то даже из Некра-

сова можно сделать преподавателя небрежности.

Учиться у классиков только их недостаткам — заня-

2 Е. Евтушенко

33

возмущение крестьянским бесправием и восхи-

щение красотой зимнего леса и красотой души

русских крестьянок! Только образ жизни, не рассе-

ченный, не раздробленный, не расщепленный искус-

ственно, а озаренный, высвеченный сразу, целиком

неравнодушием, которое выше «беспристрастного све-

та дня», может подсказать обобщения, равные вели-

чию жизни. «Единственно лишь там, где есть вели-

кие надежды и великие мысли о будущем, там

только и есть тот принцип литературной жизни, кото-

рый помешает им окаменеть и допустить литературу

до полного истощения...» (Г. Успенский). Неравно-

душие к будущему порождается только неравнодуши-

ем к современности. Между тем существует распро-

страненное и даже навязчиво распространяемое за-

блуждение о том, что только вечные темы, вознесши-

еся над суетой современности, могут привести к вы-

сочайшей художественности. Обманчивый отблеск

этого заблуждения виден на стихах многих моло-

дых, когда даже трудно понять, в каком веке напи-

сано то или иное стихотворение. Боязнь историче-

ской конкретности, боязнь изображения себя внутри

нее — не есть ли это просто-напросто гражданская

трусость, прикрывающаяся высокопарным интересом

к вечности? «Послание в Сибирь» Пушкина стало

вечным только потому, что оно когда-то было кон-

кретно современным. Вечность не есть абстракция,

не есть метафизическая категория. Вечность выплав-

ляется из реальности на огне неравнодушия. Только

неравнодушие — то ядерное топливо, которое спо-

собно помочь мысли преодолеть космическое про-

странство вечности. «Истинный художник становится

страдальцем, потому что он истинный художник, ис-

кренний человек, и общественный недуг становится

его недугом. Он кричит от общественной боли. Он

не может сжиться ни с измельчавшим искусством,

ни с измельчавшим человечеством...» (Н. Огарев).

Это неравнодушие и стало в русской классике тем,

что мы называем гражданственностью. Пушкин был

духовным основателем русской нации. Отныне и на-

всегда слова «интеллигенция» и «гражданственность»

стали нерасторжимы. Основа гражданственности про-

ста и огромна: ответственность за судьбу народа.

Моральная невозможность отдельности. «Источник со-

чувствия к народной жизни, с ее даже темными сторо-

нами, заключается отнюдь не в признании ее абсолют-

ной непогрешимости и нормальности, как это допуска-

ется славянофилами, а в том, что она составляет ко-

нечную цель истории, что в ней одной заключаются

все будущие блага, что она и в настоящем заключает

в себе единственный базис, без которого никакая чело-

веческая деятельность немыслима» (Н. Щедрин).

Гражданственность в русской классике никогда

не скатывалась до «идолизации» народа. На лице

любого идола можно только вообразить человеческие

чувства, но нельзя их увидеть. Гражданственность

не есть слепое поклонение народу, гражданственность—

это уважение, которое выше поклонения. Уваже-

ние со стороны, с дистанции, по отношению к наро-

ду недопустимо. Гражданственность — это не толь-

ко чувство народа как отдельной от себя реальности,

но ощущение самого себя народом. На Западе сре-