Завтрашний ветер

неповторимый в истории БАМа». А это уже поху-

же — апатия, мимикрически играющая в обществен-

ную активность.

Есть такое глазное заболевание — «сужение поля

зрения». Это заболевание, к сожалению, распростра-

нено сейчас в поэзии, и не только молодой. Сужение

поля зрения приводит к тому, что мир попадает в сти-

хи только крошечными кусочками, раздробленно, без

чувства взаимосцепляемости явлений. Боязнь граж-

данственности есть слагаемое многих болезней: бояз-

ни себя, боязни сильных чувств, боязни острых, но-

жевых тем, боязни мыслей, боязни поисков новой

формы для нового содержания. Вместе с тем сумма

этих боязней иногда сочетается с беззастенчивой бо-

язнью быть незамеченным, толкающей не на построе-

ние храмов Дианы Эфесской, а на закомплексованный

литературный геростратизм. Молодой поэт может

добиться признания читателей только собственными

стихами, но никогда — попыткой поджигательства чу-

жих репутаций. Зависть к чужому успеху превраща-

ется в того самого лисенка, который выел внутреннос-

ти самонадеянного юного спартанца, прятавшего его

за пазухой.

Похвально то, что многие молодые поэты непосред-

ственно обращаются к России, к ее истории, ее тра-

дициям. Однако высокое слово «Россия» в ряде сти-

хов звучит внесоциально и почему-то не сочетается

с широким интернациональным чувством. Этого ни-

когда не было в большой русской литературе. Русская

литература всегда была воинствующе интернациона-

листична. И я хотел бы пожелать молодым писателям:

храня славные традиции русской литературы, не за-

бывать об одной из ее самых святых традиций —

традиции интернационализма.

Закончить я хочу цитатой из Тургенева:

«У нас еще господствует ложное мнение, что тот

де народный писатель, кто говорит народным языч-

ком, подделывается под русские шуточки, часто изъ-

являет в своих сочинениях горячую любовь к роди-

не и глубочайшее презрение к иностранцам... Но мы

не так понимаем слово «народный». В наших глазах

тот заслуживает это название, кто, по особому ли

дару природы, вследствие ли многотревожной и раз-

нообразной жизни, как бы вторично сделался рус-

ским, проникнулся весь сущностью своего народа...»

БОЛЬШОЕ И КРОШЕЧНОЕ

Блок в письме к С. А. Богомолову с тактично при-

глушенной иронией посоветовал: «Вы не думайте на-

рочито о «крошечном», думайте о большом. Тогда, мо-

жет быть, выйдет подлинное, хотя бы и крошеч-

ное».

Заметим, что Блок писал это в то время, когда

часть писателей под влиянием поверхностно поня-

того образа Заратустры уходила в эгоцентрические

абстракции, пытаясь выглядеть сверхчеловеками и

стесняясь быть просто человеками. Бульварным апо-

феозом этого суперменизма был роман Арцыбашева

«Санин», но гигантоманией побаливали и более ода-

ренные художники: «Я гений — Игорь Северянин».

Блок не относил, как мы имеем смелость догады-

ваться, гигантоманию к понятию «большого» в ис-

кусстве — гигантомания всегда не что иное, как

жирное дитя худосочного комплекса неполноценнос-

ти. Ахматова впоследствии мудро усмехнулась угол-

ками губ: «Когда б вы знали, из какого сора рас-

тут стихи, не ведая стыда...» Но нарочито «крошеч-

ное» есть такое же воплощение неполноценности,

как и нарочито «большое» — то есть то уничижение,

которое паче гордости.

Я начал свою литературную жизнь в то время,

когда наше искусство было больно гигантоманией.

Пышные фильмы с многотысячными банкетами на

фоне электростанций, Волгодонские или целинные поэ-

тические циклы, построенные по принципу пластили-

нового монументализма. Я был дитя своего времени и

болел его болезнями вместе с ним, — слава богу, что

корь гигантомании перенес в литературном младенче-

стве, а не в зрелости, хотя и бывали затянувшиеся

осложнения. Но мне кажется, что в последние годы

наше искусство вообще и поэзия в частности заболели

другой, не менее чреватой осложнениями болезнью, а

именно «крошечностью», поэтому совет Блока «думать

о большом» приобретает сейчас оттенок вопиющей

насущности. В искусстве появилась некая боязнь ис-

торического пространства, пространства духовного.

К сожалению, некоторые критики, вместо того что-

бы быть вдумчивыми лечащими врачами, помогаю-

щими избавиться от этой болезни, поддерживают

крошечность намерений. Попытка исподволь заме-

нить Пушкина Фетом на знамени русской поэзии,

конечно, несостоятельна, но в то же время опасна,

особенно для морально неустоявшихся умов поэтиче-

ской молодежи. Во многих печатающихся сейчас

стихах молодых разлита какая-то странноватая по-

мещичья благостность, попахивает гераневым мещан-

ским воздушком подозрительного спокойствия совес-

ти — этакая псевдогармония, ибо настоящая гармо-

ния включает в себя бурю, внутри которой и есть

величие истинного спокойствия духа, когда «встаешь

и говоришь векам, истории и мирозданью». Ощущает-

ся подозрительно ранняя душевная устроенность или

стремление к этой устроенности при помощи строк,

написанных столбиками. А как же насчет «позорно-

го благоразумия»? Позорное благоразумие и есть ос-

нова духовной крошечности. Крошечность иногда при-

кидывается гражданственностью. Наши газеты еще

не проявляют должной нетерпимости к так назы-

ваемым «датским» стихам — наспех настряпанным