Завтрашний ветер

бальности охвата, по ощущению земного шара как

одного целого Маяковский ближе всех других зару-

бежных поэтов к Уитмену, которого, видимо, читал в

переводах К. Чуковского, спасшего великого амери-

413

канца из засахаренных рук Бальмонта. С Уитменом

Маяковского роднит воспевание человеческой энергии,

инициативы, физической и нравственной мощи, пони-

мание будущего как «единого человечьего общежи-

тия». Однако право на вход в это общежитие, по

Маяковскому, не должно быть предоставлено эксплу-

ататорам, бюрократам, нуворишам от капитализма

или от социализма, карьеристам, приспособленцам,

мещанам. Для них, по Маяковскому, в будущем мес-

та нет — разве только в виде поучительных экспона-

тов. Уитменовские границы допуска в будущее не-

сколько размыты, неопределенны. Маяковские границы

допуска в будущее непримиримее, жестче. Разница

этих двух поэтов происходит от разницы двух рево-

люций — американской и русской. Если говорить о

происхождении поэтической формы Маяковского, то

корни ее не только в фольклоре и русской классике,

о чем я уже говорил выше, но и в новаторстве луч-

ших живописцев начала двадцатого века. Не забудем

о том, что Маяковский был сам талантливым художни-

ком и в живописи разбирался профессионально. «А чер-

ным ладоням сбежавшихся окон раздали горящие

желтые карты» или: «Угрюмый дождь скосил глаза, а

за решеткой четкой...» — это язык новой живописи.

Кандинский, Малевич, Гончарова, Ларионов, Татлин,

Матисс, Делонэ, Брак, Леже, Пикассо — их поиски

формы на холстах шли по пересекающимся паралле-

лям с поисками Маяковского в поэзии. Однако Мая-

ковский восставал против замыкания формы самой в

себе: «Если сотню раз разложить скрипку на плоскос-

ти, то ни у скрипки не останется больше плоскостей,

ни у художника не останется неисчерпанной точки

зрения на эту задачу». Именно поэтому, называя

Хлебникова «великолепнейшим и честнейшим рыца-

рем в нашей поэтической борьбе», Маяковский все-

таки оговаривался: «Хлебников — поэт для произ-

водителя». Поэтическая генеалогия Маяковского вет-

виста, и ее корни можно найти и в других, смежных

областях искусства — например, в кино. Многое у

Маяковского сделано по методу киномонтажа. Но

лишь небольшой поэт может быть рожден только ис-

кусством. Из генеалогии Маяковского нельзя выбра-

сывать его самую главную родительницу — историю.

История предопределила его характер, голос, образы,

414

ритмы. Большой поэт — всегда внутри истории, и ис-

тория — внутри него. Так было с Пушкиным, и так

было с Маяковским. Все, что случилось с револю-

цией, случилось с ним. «Это было с бойцами или

страной, или в сердце было моем». Таков сложный

и далеко не полный генезис Маяковского — этого

гигантского ребенка истории и мировой культуры,

который родился огромным и сразу пошел по зем-

ле, оставляя вмятины на булыжных мостовых.

Когда пришла революция, для Маяковского, в

отличие от многих интеллигентов, не было вопроса,

принимать или не принимать ее. Он был сам ее про-

роком, ошибшимся всего на один год: «В терновом

венце революций грядет шестнадцатый год». Снобы

упрекали Маяковского за то, что он продался боль-

шевикам. Но как он мог им продаться, если он сам

был большевиком! С другой стороны, некоторые

догматические критики упрекали Маяковского в анар-

хизме, в индивидуализме, в формализме и т. д.

Его большевизм казался им недостаточным. К Мая-

ковскому пытались приклеить ярлык «попутчик» —

это к нему, своими руками укладывавшему рельсо-

вый путь социализма! Огромность Маяковского не

укладывалась ни в снобистское, ни в догматическое

прокрустово ложе — ноги в великанских ботинках

непобедимо торчали в воздухе. Их пробовали отру-

бить — ничего не получалось, крепкие были ноги.

Тогда начали пилить двуручной пилой, тянули то в

правую, то в левую сторону, забывая, что зубцы

идут — по живому телу. Но Маяковский не подда-

вался и перспиливанию — зубцы ломались, хотя и

глубоко ранили. Тончайший мастер лирической про-

зы Бунин, упав до глубокого озлобления, в своей

дневниковой книге «Окаянные годы» карикатурно

изобразил Маяковского как распоясавшегося «гря-

дущего хама». Есенин, которого постоянно ссорили с

Маяковским окололитературные склочники, написал

под горячую руку: «А он, их главный штабс-маляр,

поет о пробках в Моссельпроме», Сельвинский, срав-

нивая уход Маяковского из «Лефа» с бегством Тол-

стого от Софьи Андреевны, доходил до прямых

оскорблений: «Его (Толстого. — Е. Е.) уход был взры-

вом плотин, а ваш — лишь бегством с тонущих фло-

тилий. Он жизнью за свой уход заплатил, а вы хо-

415

-

тите — чтоб вам заплатили». Даже Кирсанов, вве-

денный Маяковским за руку в поэзию, и тот во

время ссоры с учителем допустил явный некрасивый

намек на него в стихотворении «Цена руки», о чем,

вероятно, сожалел всю жизнь. Вышла целая книжка

Г. Шенгели «Маяковский во весь рост» издеватель-

ского характера. Бойкот писателями зыставки Мая-

ковского, выдирка его портрета из журнала «Печать

и революция», запрещение выезда за границу, бес-

престанное отругивание на выступлениях — все это

было тяжело, все это по золотнику и собиралось в

смертельную свинцовую каплю. Маяковский был не