же прозаик читать со сцены роман или повесть — кто
это выдержит! Чаще всего читают маленький расска-
зик, отрывочек, выбирая что-либо посмешнее, или
просто отвечают на вопросы читателей. Распутин, по
его собственному признанию, сделанному со сцены,
вообще впервые выступал перед читателями. Однако,
несмотря на явное чувство случайности аудитории,
Распутин не опустился до заигрывания с ней и не
впал в надменность. Отрывисто и твердо он заговорил
о том, что означает быть читателем. Он резко осудил
поверхностность тех людей, которые считают себя
культурными только потому, что читают газеты, юмо-
ристические журналы или детективные романы. «Это
еще не читатели,— сказал он.— Мне иногда кажется,
что они еще не научились читать, ибо читать — это
чувствовать, что читать».
Крепкая, достойная позиция для писателя.
«Живи и забывай!» в борьбе с «Живи и помни!»
в конце концов обречено. Тот, кто забывает, будет
забыт. Будут помнить того, кто помнит.
* * *
Идут белые снеги,
как по нитке скользя...
Жить и жить бы на свете,
да, наверно, нельзя.
Чьи-то души, бесследно
растворяясь вдали,
словно белые снеги,
идут в небо с земли.
Идут белые снеги...
И я тоже уйду.
Не печалюсь о смерти
и бессмертья не жду.
Я не верую в чудо.
Я не снег, не звезда,
и я больше не буду
никогда, никогда.
И я думаю, грешный,—
ну, а кем же я был,
что я в жизни поспешной
больше жизни любил?
А любил я Россию
всею кровью, хребтом —
ее реки в разливе
и когда подо льдом,
дух ее пятистенок,
дух ее сосняков,
ее Пушкина, Стеньку
и ее стариков.
Если было несладко,
я не шибко тужил.
Пусть я прожил нескладно —
для России я жил.
И надеждою маюсь
(полный тайных тревог),
что хоть малую малость
я России помог.
Пусть она позабудет
про меня без труда,
только пусть она будет
навсегда, навсегда.
Идут белые снеги,
как во все времена,
как при Пушкине, Стеньке
и как после меня.
Идут снеги большие,
а ж до боли светлы,
и мои и чужие
заметая следы...
Быть бессмертным не в силе,
но надежда моя:
если будет Россия,
значит, буду и я.
8
«ЯГОДНЫЕ МЕСТА»
Отрывок из романа
Игоря Селезнева угнетали лица пассажиров об-
щественного транспорта. Особенно утром, когда лю-
ди едут на работу. Особенно вечером, когда люди воз-
вращаются с работы.
«Стадо неудачников, — думал он, с холодной
наблюдательностью инопланетянина скользя взгля-
дом по усталым лицам своих соотечественников.—
Все их дни похожи один на другой, как электросчетчи-
ки в квартирах. Челночная жизнь между хомутом
и стойлом... Вот, скажем, ты, сидящий напротив меня в
вагоне метро замороченный учрежденец, из-под зад-
равшихся штанин которого выглядывают кальсонные
тесемки... Что ты водрузил на свои пузырящиеся ко-
лени чемоданчик «дипломат» венгерского происхож-
дения с выгравированной табличкой «Дорогому Илье
Ивановичу в день пятидесятилетия от благодарных
сослуживцев», имея при этом такой важный вид, буд-
то внутри этого «дипломата» спрессованные пачки
швейцарских франков? Я-то замечаю, что сквозь
щель никак не сумевшего закрыться наглухо «дипло-
мата» капает на пол вагона перевернувшаяся ряжен-
ка или кефир, и опытным взглядом рентгенолога ви-
жу рядом с ней круг полтавской колбасы да пару
плавленых сырков. Вот и вся тайна твоего «диплома-
та». Вот и все, чего ты добился... А ты, продавщица
галантерейного магазина или учетчица с фабрики
жестяных наконечников для шнурков, вцепившаяся
в металлические перекладины вагона метро толстень-
кими пальчиками с ноготками, на которых с дешевым
шиком какого-нибудь орехово-борисовского салона кра-
соты набросаны золотые блестки маникюра! Неужели
ты сможешь утаить, в результате каких интриг, хит-
ростей, изворачиваний тобой добыто все, что на
тебе,— и твой чудовищный голубоватый парик с под-
седью, вывезенный из дешевенькой гонконговской лав-
чонки торгфлотовским моряком, и твоя белая нейлоно-
вая блузка, схимиченная японцами из опилок якут-
ских лиственниц, сквозь которую неумолимо просвечи-
вает бюстгальтер зловеще огуречного цвета, и твои
туфли из красной клеенки на фальшивой пробковой
подошве, сотворенные не сдающимися отсутствию кож-
сырья армянскими мудрыми руками в розовых туфо-
вых переулках Еревана? Как тебя выдает игрушечное
бритвенное лезвие «Жиллет» сухумского производ-
ства, болтающееся на слишком оранжевой, для того,
чтобы быть золотой, шейной цепочке с крестиком,
неизвестно почему католическим; целлофановая
фирменная сумка «Винстон», где при взгляде сверху
видны всего-навсего пачка болгарских сигарет
«Опал» и та же ряженка, те же плавленые сырки.
Как ты жаждешь вырваться из своей девяносторуб-
левой зарплаты, из коммунальной кухни, пропахшей
жареным хеком! Но твоя слишком заметная штоп-
ка на левом чулке — сдача еще не завоеванных пози-
ций. Для вас, пассажиры общественного транспорта,
субботы — это субботники во имя бесконечных озе-
ленений. Воскресенья — походы стадами по грибы в
лес, заваленный консервными банками из-под сайры,
или в тот же лес, приблагороженный снегом, чтобы
вывести лыжными' палками на сугробах «Вася + Ка-
тя = любовь». Пожиратели мороженого мяса. Гло-
татели портвейнов. Покупатели устрашающих черных
сатиновых трусов и галстуков-самовязов. Созерцатели