Завтрашний ветер

На колготки из Бельгии,

на румынскую брошь

наши женщины бедные

чуть не с криком:

«Даешь!»

От закрута,

замота,

от хрустенья хребта

что-то в душах

замолкло,

жабы прут изо рта.

Горький воздух собесов

и нотариальных контор

пробуждает в нас бесов,

учиняющих ор.

я,

измотанный в джунглях редакций,

злость срываю на ком? —

На жене,

а жена,

чтобы не разрыдаться,

злость,

усталость

срывает на мне.

И дитя,

к стене припадая,

в страхе плачет,

когда,

свистя,

оголенными проводами

нервы взрослых

калечат

дитя.

Лучше розги

для ребенка,

чем дрязги,

где дело доходит почти до когтей.

Нервы взрослых,

пожалейте —

молю! —

паутиночки-нервы детей.

ЗАВТРАШНИЙ ВЕТЕР

Что я невесел,

всего достигнувший,

а не постигнувший

ни хрена?

Снится мне ветер,

меня настигнувший,

ветер,

перепрыгнувший через меня.

Он рвет

от сплошной болтовни провисающие

все телефонные провода,

и все вчерашнее,

все прокисающее

69

катапультирует

в никуда.

Взвихрены ввысь,

как опавшие листики,

вниз возмущенно крича:

«Как же так?» —

разные кабычегоневышлистики,

зыбкие,

как холодцы в пиджаках.

Там, где безветрие,—

там и безверие.

Пусть осыпаются

в камыши

завтрашним ветром

разбойно развеянные

потные красные

карандаши.

Ветер

не ползает

перед кумирами,

крутит обрывки

газет и афиш,

славы вчерашние

перекувыркивая

над перекошенностью крыш.

Будто хлебнув

декабристской жженочки,

ветер взметает

навеселе

все уважаемые бумажоночки,

нас прижимающие

к земле.

Ветер

зашвыривает

под созвездия

мусор,

в котором весь мир увяз:

автомашины,

людей заездившие,

мебель,

рассевшуюся на нас.

Ветер,

от липких экранов оттаскивая

70

всех зачарованных

дурней и дур,

их на любимую башню останкинскую

с маху

насаживает,

как на шампур...

Робкие юноши,

вам проповедую:

вы прорывайтесь

в эпоху стремглав,

ветер истории —

на поветрия

или на ветреность

не разменяв.

Каждое

новое поколение

ветер особый

должно создавать.

Если пылиночки

не поколеблено,

следует,

юноши,

«505!» давать.

Молодость —

это эпохи проветриванье.

В старости

быть молодым трудней,

если вы быть молодыми

промедлили

в молодости своей.

Разве такие вы

все никудышные?

Время втяните

горячечным ртом.

Будет безветрие,

вами вдышанное,

ветром

выдышано

потом.

И ветер,

себя мирозданью

раздаривая,

родится,

распластываясь

в броске,

и будут заслуженно рушиться

здания,

построенные

на песке.

И я, этих зданий

немало воздвигнувший,

счастливо взгляну,

никого не виня,

как удаляется,

гриву

выгнувший,

ветер,

перепрыгнувший через меня.

КА БЫЧЕГОНЕВЫШЛИСТЫ

Не всякая всходит идея,

асфальт пробивает не всякое

семя.

Кулаком по земному шару

Архимед колотил, как

всевышний.

«Дайте мне точку опоры,

и я переверну всю землю!»,—

но не дали этой точки:

«Кабы чего не вышло...»

«Кабы чего не вышло...» —

в колеса вставляли палки

первому паровозу —

лишь бы столкнуть с пути,

и в скальпель хирурга вцеплялись

всех коновалов пальцы,

когда он впервые разрезал

сердце — чтобы спасти.

«Кабы чего не вышло...» —

сыто и мордовито

ворчали на аэропланы,

на электрический свет.

72

«Кабы чего не вышло...» —

и «Мастера и Маргариту»

мы прочитали с вами

позднее на двадцать лет.

Прощание с бормотухой

для алкоголика — горе.

Прыгать в рассольник придется

соленому огурцу.

Но есть алкоголики трусости —

особая категория.

«Кабычегоневышлисты» —

по образному словцу.

Их руки дрожат, как от пьянства,

их ноги нетрезво

подкашиваются,

когда им дают на подпись

поэмы и чертежи,

и даже графины с водою

побулькивают по-алкашески

у алкоголиков трусости,

у бормотушников лжи.

И по проводам телефонным

ползет от уха до уха,

как будто по сладким шлангам,

словесная бормотуха.

Вместо забот о хлебе,

о мясе,

о чугуне

слышится липкий лепет:

«Кабы... чего... не...»

На проводе Петр Сомневалыч.

Его бы сдать в общепит!

Гражданственным самоваром

он весь от сомнений кипит.

Лоб медный вконец распаялся.

Прет кипяток сквозь швы.

Но все до смешного ясно:

«Кабы... чего... не вы...»

Выставить бы Филонова

так, чтобы ахнул Париж,

но —

как на запах паленого:

«Кабы... чего... не выш...»

Пока доказуются истины,

рушатся в никуда

кабычегоневышлистами

высасываемые года...

Кабычегоневышлизмом,

как засухой,

столькое выжгло.

Под запоздалый дождичек

стыд подставлять решето.

Есть люди,

всю жизнь положившие,

чтобы хоть что-нибудь

вышло,

и трутни,

чей труд единственный —

чтобы не вышло

ничто.

Взгляд на входящих нацелен,

словно двуствольная «тулка»,

как будто любой проситель —

это тамбовский волк.

Сейф, где людские судьбы —

волокитовая шкатулка,

которая впрямь по-волчьи

стальными зубами: «Щелк!»

В доспехах из резолюций

рыцари долгого ящика,

где даже носастая Несси

и та не наткнется на дно,

не лучше жуков колорадских

и морового ящура

хлеба и коров пожирали

с пахарями заодно.

И овдовела землица,

лишенная ласки сеющего,

затосковала гречиха,

клевер уныло полег,

и подсекала под корень

измученный колос

лысенковщина,

и квакать учились курицы,

чтоб не попасть под налог.

В лопающемся френче

Кабычегоневышлистенко,

сограждан своих охраняя

от якобы вредных затей,

видел во всей кибернетике

лишь мракобесье и мистику

и отнимал компьютеры

у будущих наших детей.

И, отвергая все новое,

откладыватели,

непущатели:

«Это беспрецедентно!» —

грозно махали печатями,

забыв,

что с ветхим ружьишком,

во вшах,

разута,

раздета,

Октябрьская революция

тоже беспрецедентна!

Я приветствую время,

когда

по законам баллистики

из кресел летят вверх тормашками —