Завтрашний ветер

Что делают переводчики?

Они переводят народы

друг к другу через границы

и через лужи лжи.

Когда-нибудь их именами

еще назовут пароходы,

285

и будут им кланяться в пояс

колосья риса и ржи.

Великие переводы —

они подобны пророчеству.

Переведенный шепот

может будить, словно крик.

Да будет поставлен памятник

неизвестному переводчику

на пьедестале честнейшем —

из переведенных книг!

ФУКУ!

(Поэма)

Сбивая наивность с меня,

малыша,

мне сыпали ум с тараканами

в щи,

мне мудрость нашептывали,

шурша,

вшитые

в швы рубашки

вши.

Но бедность — не ум,

и деньги — не ум,

и все-таки я понемножечку

взрослел неумело,

взрослел наобум,

когда меня били под ложечку.

Я ботал по фене,

шпана из шпаны,

слюнявил чинарик подобранный.

Кишками я выучил голод войны

и вызубрил родину ребрами.

Мне не дали славу —

я сам ее взял,

но, почестей ей не оказывая,

набил свою душу людьми,

как вокзал

во время эвакуации.

В душе моей больше, чем семьдесят стра1

все концлагеря,

монументы,

и гордость за нашу эпоху,

и срам,

и шулеры,

и президенты.

Глотая эпоху и ею давясь,

но так, что ни разу не вырвало,

я знаю не меньше, чем пыль или грязь,

и больше всех воронов мира.

И я возгордился,

чрезмерно игрив.

Зазнался я так несусветно,

как будто бы вытатуирован гриф

на мне:

«Совершенно секретно».

Напрасно я нос задирал к потолку,

с приятцей отдавшись мыслишкам,

что скоро прикончат меня —

потому,

что знаю я многое слишком.

В Гонконге я сам нарывался на нож,

я лез во Вьетнаме под пули.

Погибнуть мне было давно невтерпеж,

да что-то со смертью тянули.

И я пребывал унизительно жив

под разными пулями-дурами.

Мурыжили,

съесть по кусочкам решив,

а вот убивать и не думали.

Постыдно целехонек,

шрамами битв

не очень-то я изукрашен.

Наверно, не зря еще я не убит —

не слишком я мудростью страшен.

И горькая мысль у меня отняла

остатки зазнайства былого —

отстали поступки мои от ума,

отстало от опыта слово.

Как таинство жизни за хвост ни хватай

выскальзывает из ладоней.

Чем больше мы знаем поверхностных тайн,

тем главная тайна бездонней.

Мы столькое сами на дне погребли.

Познания бездна проклятая

такие засасывала корабли,

такие державы проглатывала!

И я растерялся на шаре земном

от явной нехватки таланта,

себя ощущая, как будто бы гном,

раздавленный ношей Атланта.

Наверное, так растерялся Колумб

с командой отпетой, трактирной,

по крови под парусом двигаясь в глубь

насмешливой тайны всемирной...

А у меня не было никакой команды.

Я был единственный русский на всей территории

Санто-Доминго, когда стоял у конвейера в аэропорту

и ждал своего чемодана. Наконец он появился. Он

выглядел, как индеец после пытки конкистадоров.

Бока были искромсаны, внутренности вываливались

наружу.

— Повреждение при погрузке... —отводя от меня

глаза, мрачновато процедил представитель авиаком-

пании «Доминикана». Затем мой многострадальный

кожаный товарищ попал в руки таможенников. Чьи-

ми же были предыдущие руки? За спинами таможен-

ников, копавшихся в моих рубашках и носках, вели-

чественно покачивался начинавшийся чуть ли не от

подбородка живот начальника аэропортовской поли-

ции, созерцавшего этот в прямом смысле трогатель-

ный процесс. Начальник полиции представил бы под-

линную находку для золотолюбивого Колумба — зо-

лотой «Ролекс» на левой руке, золотой именной брас-

лет на правой, золотые перстни с разнообразными

драгоценными и полудрагоценными камнями чуть ли

не на каждом пальце, золотой медальон с мадонной

на мохнатой груди, золотой брелок для ключей от

машины, сделанный в виде миниатюрной статуи Сво-

боды. Лицо начальника полиции лоснилось так, как

будто заодно с черными жесткими волосами было

смазано бриолином. Начальник полиции не опустил-

ся до интереса к шмоткам, но взял мою книгу сти-

хов по-испански и перелистывал ее избирательно и

напряженно.

— Книга была издана в Мадриде еще при гене-

ралиссимусе Франко, — успокоил я его. — Взгляните

на дату.

Он слегка вздрогнул от того, что я неожиданно за-

говорил по-испански, и между нами образовалась не-

кая соединительная нить. Он осторожно выбирал, что

сказать, и наконец выбрал самое простое и общедо-

ступное:

— Работа есть работа...

Я вспомнил припев из песни Окуджавы и неволь-

но улыбнулся. Улыбнулся, правда, сдержанно, и на-

чальник полиции, очевидно, не ожидавший, что я мо-

гу улыбаться. Еще одна соединительная нить. Затем

в его толстых, но ловких пальцах очутилась видео-

кассета.

— Это мой собственный фильм, — пояснил я.

— В каком смысле собственный? — уточняюще

спросил он.

— Я его поставил как режиссер... — ответил я, от-

нюдь не посягая на священные права «Совэкспорт-

фильма».

— Название? — трудно вдумываясь в ситуацию,

засопел начальник полиции.

— «Детский сад».

— У вас тоже есть детские сады? — недоверчиво

спросил начальник полиции.

— Недостаточно, но есть, — ответил я, стараясь

быть объективным.

— А в какой системе записан фильм? — деловито

поинтересовался он.

— ВХС, — ответил я. Еще одна соединительная

пить.

— А у меня только Бетамакс, — почти пожаловал-

ся начальник полиции. — Все усложняют жизнь, все

усложняют. — И со вздохом добавил, как бы прося

извинения:—Кассету придется отдать в наше управ-

ление для просмотра. Послезавтра мы ее вам вернем,