Здесь, в темноте

Означает ли записка, что Сирко и его люди знают о моей роли Норы? Что они раскусили мое выступление с самого начала? Я так сильно рисковала. Хрупкая стабильность, вокруг которой я построила эту жизнь, дала трещину. Рискнула и, скорее всего, проиграла. И вот я уже на полу, свернувшись в клубок, и откуда-то издалека я слышу, как вдали кто-то – может быть, я – плачет, пока закипает чайник.

Глава 15

Долгий зимний сон

Я трачу дни перед Рождеством на различные собрания сочинений, деликатесные сэндвичи, заказанные через приложение доставки, и заметное увеличение моего рациона алкоголя, чтобы не думать и не чувствовать ничего сверх необходимого. После безуспешной попытки загрузить содержимое флэшки на свой компьютер – и письма от Эстебана, сообщающего, что Диего на несколько дней уехал из города, – я кладу крошечный Крайслер Билдинг обратно в аптечку. Роджер пишет, чтобы узнать, зайду ли я к ним на Рождество. Но когда я спрашиваю о расписании на январь, он не отвечает. Я беспокоюсь, что это означает, что у меня никогда не будет работы, что отвлекающие факторы последнего месяца вырвали ее из моих рук. Или что я вообще никогда не держала ее в руках. Я наливаю еще выпить. В канун Рождества я заказываю омара штата Мэн и открываю штопором мальбек, прежде чем начать «Человек, который пришел к обеду», комедию о безжалостном драматическом критике Шеридане Уайтсайде, который вторгается в милый дом на Среднем Западе. Я считаю его личным героем. Затем переключаюсь на «Всё о Еве», повторяя одними губами каждую строчку Эддисона Де Витта: «Мы – порода, отличная от остального человечества, мы, театральные деятели; мы – изначальные нестабильные личности». Затем я гоняюсь за сном, ловлю его, отпускаю, иду навстречу безрадостному рассвету.

Утром, не имея ни носков, которые нужно проверить, ни подарков, которые нужно открыть, ни даже еще одной записки, которую нужно развернуть, я впервые за несколько дней выхожу из своей квартиры (потому что никто не сможет преследовать тебя, если ты никуда не ходишь) и отваживаюсь на одинокую, вызывающую тошноту поездку на метро в Верхний Вест-Сайд. Хотя мои глаза бегают взад-вперед по вагонам, они обнаруживают, что за мной никто не наблюдает. Может быть, у моих преследователей рождественские каникулы. Рано утром выпал снег, но к тому времени, когда я выхожу со станции, сугробы уже стали вязкими и с коричневыми краями. Мои галоши хлюпают по мерзлому песку, испачканному солью и грязью, собачьим дерьмом и пивными крышками. Пока я жду, когда на улице сменится освещение, я могу лишь мельком увидеть скелетообразные деревья Риверсайд-парка, выглядывающие из-за зданий. За ними неподвижно раскинулся Гудзон, вода жгутом обвилась вокруг города.

В вестибюле дома Роджера мраморные полы, латунные детали и кучи лепнины, которая выглядят так, словно свадебный торт столкнулся со штукатуркой. Они с Шерил живут здесь с тех пор, как он окончил Колумбийский университет, и стабильная арендная плата означает, что они, вероятно, платят за свою шестикомнатную квартиру столько же, сколько я за свою тесную студию. Я захожу в узкий лифт, золотые решетки скользят передо мной. Со скрипом я добираюсь до пятого этажа.

Роджер католик, его жена еврейка, и они придерживаются экуменического подхода к праздничным украшениям. Я уворачиваюсь от ветки омелы, когда Роджер приветствует меня, затем врезаюсь в приставной столик, на котором стоит менора. Рождественская елка, сияющая сине-белой мишурой, стоит прямо в фойе, я пытаюсь посчитать, сколько же концов у звезды наверху, однако Роджер торопит меня на кухню, пахнущую дрожжами и мясным фаршем.

Шерил заключает меня в объятия вьющихся волос и перепачканных мукой ладоней, я стараюсь не ерзать. Она заведует отделением дошкольного образования в какой-то высококлассной частной школе Вест-Сайда и тяготеет к ужасающей материнской заботе.

– Вивиан! – говорит она, отпуская меня. – Я так рада, что ты смогла присоединиться к нам. Я готовлю гуся! Осталось всего несколько минут. Как ты? В порядке? Ты сильно похудела. Роджер, скажи, она же похудела. Роджер, дай ей что-нибудь. В шкафчике остались паштет и водные крекеры. Или фруктовый пирог, который прислала твоя тетя. Вивиан, будешь фруктовый пирог? Он потрясающий!

– Милая, я думаю, Вивиан предпочла бы выпить.

Это самая правдивая вещь, которую он когда-либо говорил. Я поворачиваюсь к нему, прежде чем Шерил успевает обсудить преимущества приема мультивитаминов и настоять, чтобы я надевала шапку, когда выхожу на улицу.

– С превеликим удовольствием, – говорю я. – Кстати, о выпить… – Я достаю из сумки бутылку джеймсон двенадцатилетней выдержки, перевязанную изящным бантом.

– Потрясающе! – восклицает он. – Как я могу тебя отблагодарить?

– Позволь мне посещать меньше переосмыслений О'Нила.

– Я подумаю об этом.

– И, Роджер, насчет работы…