Здравствуй, комбат!

К ее приходу мы до блеска начищали котелки и кружки, ровняли песчаный пол, закрывали старыми финскими газетами накатник потолка… А когда уходила, перекинув через плечо сумочку с красным крестом, мы долго смотрели вслед, пока она не исчезала меж заснеженных деревьев.

— Приходите встречать Новый год! — дружно вопили мы.

— Если не будет дежурства и вообще, приду-у…

И вот — канун Нового года. Где-то сорвалась с цепи и налетела на нас пурга. День встал сумеречный, тревожный, тучи снега с воем мчались через сопки и ущелья, и лес уже не шумел, не стонал, а ровно и слитно гудел, как туго натянутая тетива лука. К полудню стало известно, что мы отрезаны от тылов и что мелкие группы противника под покровом пурги просочились в наше расположение. Разворачивались, занимая огневые рубежи, танки, у орудий, сливаясь со снегом, застыли артиллеристы в белых халатах. Винтовки были заряжены, в гранаты вложены капсюли — теперь фронтом была каждая землянка и каждый человек в отдельности. Что можно предвидеть среди лесной чащи в снежном дыму? Но противник не нападал, только временами слышались поодаль разрозненные выстрелы — финны потеряли ориентировку, бродили по двое и по трое, натыкаясь на караулы и посты и, может быть, пугаясь даже друг друга. В такой завирухе не разберешь! В сумерках ударила артиллерия сразу со стороны Сальмина и с озера. Полета снарядов не было слышно, только глухие разрывы всплывали на мгновение над ревом урагана. Валентин ушел на поверку караулов, Василь Василич, весь залепленный снегом, только что возвратился.

— Что делается!.. И финны, должно быть, с ума посходили — сначала выслали нам в тыл диверсионные группы, а теперь садят по ним же из пушек.

— Саперов не видел?

— Нет.

— Не отрезаны от нас?

— Не знаю…

Наступил вечер. Прислушиваясь к бесчинству пурги, мы просмотрели, вычистили и зарядили оружие — может быть, придется принимать бой на пороге; потом побрились одной бритвой — может быть, придется встречать гостей… Было девять часов — девушка не пришла. Было десять, было одиннадцать… Когда стрелки сошлись на двенадцати, мы выпили за здоровье девушек, думая о Жене, и за солнце, которое должно было внести ясность в фронтовую обстановку…

В пятом часу, почти падая от усталости, вошла Женя. Она вошла молча и, устало глядя синими глазами из-под обындевевших бровей, молча протянула нам руку… Мы стащили рукавички — пальцы были белые, бескровные. Мы сняли полушубок — между воротником и шеей лежал плотный слой снега. Снег был в карманах, в волосах, в валенках…

— Женечка, неужели за шоколадом? — сморозил глупость Василь Василич и осекся, заметив слезы на ее щеках: натертые снегом пальцы начали отходить, и девушка плакала…

Когда, отдохнув, она собралась уходить, мы накинулись на нее:

— Зачем ты пошла в такую пропасть?

— За шоколадом, — усмехнулась она. — Сластена из батальона… Так вы меня зовете, да?

Мы довольно выразительно посмотрели на Валентина — очевидно, проболтался. Предвидя расправу, тот опустил глаза.

Девушку мы проводили до перекрестка, помогли взобраться на танк, позади башни, — он шел на выполнение боевого задания, командир согласился подвезти девушку, но предупредил:

— Если вступлю в бой, устраивайтесь между гусеницами… Оттуда втащим внутрь.

— Взяли бы сейчас, — просили мы.

— Не могу — полно боеприпасов…

— Может, переждете? — уговаривали мы девушку.

— Приказали же возвращаться…

Днем Василь Василич был в штабе. Вернувшись, он долго молча топтался вокруг печки и вдруг взорвался:

— Дураки мы, четырехугольные дураки… «Зачем пришла, Женечка?», «За шоколадом», «Сразу видно душу женщины!» Эх вы, лошади! Знаете, зачем она пришла? Где вам догадаться!.. Врача нашего ночью ранило, а второй в госпиталь уехал и назад пробиться не мог. Позвонили в саперный батальон, а он отрезан, по дороге не пройти. Женя вызвалась, сказала — через гору на лыжах пройдет. Пять часов билась в пурге, блуждала, а там диверсанты шныряли… Слышите вы, кавалеры чертовы?.. А потом перевязки делала, а вы — «сластена»… Нужны вы ей с вашим дурацким шоколадом и глупыми комплиментами!..

Словно по сговору, мы взглянули на отодвинутый в угол походный столик — там лежала надкушенная с одного угла и позабытая девушкой плитка шоколада…

1940

ЧАСЫ