Здравствуй, комбат!

На песке, зализанном ветром и волнами, почти у самой воды горит костер. Пламя то ровно вытягивается кверху, то под легким толчком ночного ветра сникает и чадит, а понизу сеются искры. Тонкая дорожка красноватого отсвета играет на слабой волне, с тихим шелестом, с шерстяным шорохом набегающей на берег. Два советских офицера, закутавшись зелеными походными плащами, дремлют в ожидании рассвета, третий, пожилой майор с длинным, угловатым лицом, курит, задумавшись, а совсем молодой лейтенант, по-детски сосредоточенно нахмурив чистый лоб, распутывает и проверяет снасть — длинные, потемневшие и местами изрядно разлохмаченные шнуры с крючками и грузилами. Мягко, молочно светятся звезды в дымноватом южном небе, а на земле все растушевано, размыто, сглажено тьмой и только недальние кусты шарообразно выделяются на фоне песка. И густой, приторный рыбный запах стоит на берегу.

— Несет-то как! — морщась, говорит лейтенант. — Как от перестоявшейся ухи. Варили на день, а не поели за месяц…

— Что? — переспрашивает майор, мысли которого, очевидно, далеко.

— Вот, говорю, пахнет…

— А… Да, пахнет. От сетей или еще от морской травы. А то, может, морских котов рыбаки побили.

— Разве бывают и такие? — удивляется лейтенант.

— Бывают… И коты, и петухи, и коньки. По названиям — хорошее сельское хозяйство, по сути — дрянь с добром пополам… Ты на всякий случай от камня отодвинься, а то, не ровен час, вылезут…

— Это из моря?

— Именно…

Лейтенант, приподняв для чего-то козырек фуражки, опасливо оглядывается, но, не заметив ничего подозрительного, косит глаза на майора, пытаясь понять — шутит тот или всерьез? Он, лейтенант, на войне не был, за границей недавно, и, пользуясь его неопытностью и неосведомленностью в местных делах, потешаются над ним не впервой… Но лицо майора сосредоточенно и спокойно. Темное, в красных бликах, которые подчеркивают морщины и морщинки, делают бронзовой седину на висках, оно кажется выпиленным и выструганным из старого жилистого дерева — сильные страсти и тяжелые переживания сделали над ним все, что надлежало, и кажется, что работа окончена и прибавить больше ничего нельзя и ни к чему.

— Ты что, никогда на море не бывал? — спрашивает майор.

— Нет, не бывал… Откуда у нас на Орловщине море? Ну, в книгах читал, от приятелей слыхал, а сам — нет, не видел. Да и чего особенного? Вода…

— А ты не спеши судить, — усмехается майор, правильно уловив желание лейтенанта прибавить себе достоинства и независимости показным равнодушием. — Вода и в стакане и в океане, одной рот полощут, в другой корабли тонут. О количестве и качестве слыхал что-либо?.. И сиди спокойнее, не тронут тебя морские коты. Это ведь рыба такая. На вид нескладная, на вкус ни к черту, а вот с хвостом ее в штыковую атаку ходить можно! Рыбаки не любят ее, сети порет…

И снова наступает тишина, в которой слышны только редкие и слабые всплески волн и еле уловимый шелковый шелест пламени над костром. От шалаша, который затерян в гривке тощей черешни на обрыве, к костру подходит жилистый старик в холщовой, расстегнутой на груди рубахе и брезентовых брюках, замасленных и ощутимо похрустывающих. У старика широкоскулое славянское лицо, все почти заросшее рыжими волосами, — клочки их торчат даже из широко поставленных ноздрей, — а на голове — черная городская шляпа. Куплена она, верно, на толкучке, по случаю, и так не идет к его коренастой и обстоятельной фигуре, что кажется надетой по ошибке. Молодому лейтенанту он напоминает не то маломощного купца, не то подгулявшего мастерового — что-то стародавнее, как бы сошедшее со страниц некогда читанной и перезабытой книжки.

— Готова лодка-то, — говорит старик майору, который раньше вел с ним переговоры. — Якорька нет, так я грузило положил побольше — чтобы по дну не елозило, ежели ветер покрепчает… Как зарозовеет, так и трогайте с богом. Пока выгребете — к самой поре и выйдет…

— Садись, Аниканыч, покури, — приглашает майор. Страстный рыбак, он уже не раз бывал здесь по воскресеньям и хорошо знает старика. — Сон уж раз поломан — не склеишь.

— Уж какой теперь сон, — соглашается старик, присаживаясь на корточки и бережно, двумя пальцами, вылавливая сигарету из пачки, протянутой майором. — И днем примериваем так и сяк, и ночью прикидываем… Колдыбала жизнь, как телега по камням, да и у той колесо соскочило.

— Все то же самое?

— Оно самое.

— А сын как? Буянит или смирился?

— А и сын не смиряется… Родительское слово ни в грош не ставит, а проучить… Времена, господин офицер, не те, того гляди, яйца курицу вразумлять начнут. Поубавилась родительская сила, похилилась. Я ему — смотри, мол, поучу, чем ворота подпирают. А он: «Убегу, как бог свят, только тронь». И убежит по такому всеобщему смятению, диковины мало.

— Что ж это он?