Здравствуй, комбат!

— А от вас же и пошло, господин майор, уж простите на таком слове… Когда ваши войска тут, на Румынии, немца ущемили, то и в нашем селе привал делали. Петро мой и попросись — возьмите, мол, и меня на войну, я тоже расейский. Оно и то сказать, что немцы нас пообо-брали и страсти навели такие, что днем за калитку страшно выйти, крестом осеняешься. А еще и душа-то у нас расейская, на их нацию сердитая!.. Ну, однако, без разумения к чему соваться? Носом поля не вспашешь, бровью не заборонишь… Оно и другое дело: правда, снято мой, расейский, от того корня, да и чужеземный опять-таки. За восемьдесят годов перевалило, как от Расеи откололись батьки наши — теперь с какого боку приклеивать? Офицеру бы в положение войти, а он по характеру веселый, смеется — землю, говорит, наверное, веревкой меряете, сохой ковыряете, а невест за шапку сватаете? А оно что же — порядок тот в Расее от давности шел и, гляди, других наций наша не хуже, а по нынешним временам и вовсе в великую славу взошла… Так офицер посмеялся и уехал, а Петро мой с ножом к горлу — зачем тут живем? Глумной вовсе парень стал, ходит — и думает, ложку ко рту тянет — думает… А в крестьянском положении это ни к чему, в крестьянском положении руки должны работать.

— Сам-то вот думаешь, Аниканыч, не спишь, — улыбается майор.

— А я разве одобряю? — бормочет старик, пошевеливая хворостинкой угольки. — Я и себя не одобряю, тоже, все может случиться, не за ту вожжу тяну…

Голубоватый, мерцающий и шелестящий покой ночи могуче раздирает густой рев сирены. Ее низкий, басовый гул заполняет уши, и, кажется, все вокруг мелко дрожит и вибрирует — воздух, звезды, темные кусты на фоне песка и даже сам песок. Старик и майор снова закуривают и затем долго молчат, провожая глазами цепочку огней, которые празднично движутся не то прямо по дымному южному небу, не то по такому же дымному морю, а затем внезапно исчезают — корабль зашел за стенку порта.

— Из Расеи? — спрашивает старик.

— Наверное.

— То-то и оно.

— Что именно?

— А вот это самое, — кивает старик в сторону моря. — Оглашает себя Расея, оказывает… Глаза ли закрой, уши ли заложи, а она все вот тут, в видимости и слышимости… Сколько лет была, как за стеной каменной, теперь же — проломилась. Весной этой, скажем, сеять надо, а лошаденок нет, немец поугонял — беда! И что же? Артиллеристы ваши с тракторами прибыли — на войне, я так полагаю, машины те пушки возили, а теперь как бы высвободились. И вспахали землицу, как букварик перелистали — и нам и румынам. Дело прошлое, а вот скажите, господин майор: нам помогли — это мы понимаем, расейские все же, а румынам зачем? Иноземные ведь.

— А и вы, отец, иноземные, — смеется майор.

— Бог с вами, господин майор, какие же мы иноземные, когда и обряд, и вера, и язык едины есть? Откололись давно — это верно, тут что и говорить. Ну, а те — они уж совершенные иноземцы. Пахать же на чужака — это в какую копеечку обходится? Машина — она дорогая, да приклад всякий, да бензин — не знаю уж и чего… Чудно, господин офицер!

— Помогать-то людям надо…

— Зачем?

— Так туговато тут у них…

— Защемляет, верно — партий счету нет, и все между собой дерутся, спекулянты кишат, как мухи на навозе, а мужик со своим хозяйством совсем подбился… Ну, а Расее-то в чужие оглобли зачем становиться?..

— Э, ладно, — раздраженный упрямством старика, прерывает майор, — что пахали, как пахали — не наша печаль… Вспахали, и точка. Ты, отец, про Петра рассказывай.

— А про Петра что же? Ходил за теми тракторами, как сосунок за маткой. «Что, полюбились лошадки?» — спрашивали трактористы. «Полюбились». — «А полюбились — привязывай покрепче постолы и топай на Русь, там машин много, люди нужны». Ужинать сели, а у него и кусок из рук валится. «Эх, батя, говорит, поедем в Расею, чего тут коптиться…» А это верно, господин офицер, что машин у вас там много?

— Верно.

— На полях-то есть?

— И на полях.

— Вот его и тянет…

— Правильно тянет, — говорит майор.

— А хозяйство? — вскидывается старик.

— Что хозяйство?

— Хозяйство, говорю, как порушить, так того уж не соберешь. Не-ет, не соберешь! — вздыхает старик. — Оно дедом начиналось, отец да я холку гнули туда же. Боязно корень-то выдергивать.

— Живете богато, что ли? — спрашивает майор. — Не очень похоже.

— Оно как сказать? От голоду не помирали. Конь есть, коровка. Землицы маловато, да и тоща больно, но, однако, от Самсона Аверьяновича перепадает… Рыбку вот ловим.

— Это что, родственник?

— Нет, не в родстве. Мужик он у нас справный, снасть рыбачью имеет, а мы от него исполу промышляем. Все копейка в хозяйстве.

— Копейка — ему, копейка — вам на всю артель? Так, что ли? — спрашивает лейтенант.

— По уговору, — кивает старик.

— Деревня, — пожимает плечами лейтенант. — «Ра-сея», — передразнивает он старика.

— Ну, ну, — остерегает его майор. — Потише. Тут развязывать надо, а не рвать.

И, похлопывая старика по колену, говорит:

— Что ж, отец, оставайся. Доволен — оставайся.

— Да ведь боязно оно…

— Чего?

— Не прогадать бы… Расея-то во славу взошла!..