Здравствуй, труп

Яростно плюнув, он зашаркал в спальню, где Марина спала сном праведницы. Покрутившись некоторое время, Павел все же заснул. Всю ночь его мучили кошмары: Сатана в огненном плаще манил его когтистым пальцем и дико хохотал ему в лицо, госпожа Дортман с развевающимися на ветру черными паклями свистала и улюлюкала, как заправский Соловей-разбойник. Павел просыпался в поту, матерился и засыпал снова. И вновь щерилась глумливая рожа дьявола, слышался омерзительный смешок старой ведьмы Дортманши.

После пятого пробуждения Павел в отчаянии сел на постели и принялся исступленно тереть разгоряченные небритые щеки ладонями:

— Приснится же такая чертовщина, — сердито ворчал он, упорно отказываясь верить в потусторонние причины жутких сновидений.

В ту ночь Павел больше не уснул. Следующая ночь показалась ему еще более невыносимой. Уснуть он не смог вообще. Его охватила непонятная жгучая, почти волчья тоска. Душа билась и рвалась, стенала и плакала. Павел места себе не находил, всю ночь он бродил по дому, как неприкаянный, пил коньяк, но старое проверенное средство не помогало, лишь усиливая депрессивное состояние, граничащее с безумием. Тело ломило, кости трещали, натянутые до предела нервы звенели от напряжения, грозя в любую минуту сорвать стоп-кран. Ему жутко хотелось намылить веревку и покончить с кошмаром. В пятом часу утра он срывающимися пальцами набрал номер Изольды Дортман, указанный в ее визитке, и, услышав ее протяжное «аллеу», устало просипел:

— Градов говорит. Я буду у вас завтра после обеда.

— Я рада, что вы приняли Его сигнал, — внезапно изменившимся голосом приторно мяукнула Изольда. — Лучше, если вы подъедете в сумерках. После пяти. Жду.

После разговора с медиумом Павлу полегчало, отпустило, что ли? И остаток ночи он проспал крепко, без сновидений.

В девять утра следующего дня он вез Марину в Шереметьево, жена выглядела немного бледной, но в общем держалась сносно. У стойки регистрации Павел еще раз придирчиво оглядел жену и нашел, что Марина хоть и располнела после рождения Варюшки, однако баба еще в соку. Глубокий траур очень шел к ее тонкой бело-розовой коже, перламутровый блеск серых глаз привлекал внимание сновавших вокруг мужчин. Длинное черное пальто и крохотная таблетка с вуалью придавали ей сходство с картинами Ватто, и Павел вдруг решил, что убивать ее будет жаль. Чтобы отделаться от тягостных мыслей, Градов принялся прощаться, сухо клюнул Марину в мягкую теплую щеку и внушительно сказал:

— Помни о том, что я тебе говорил. Не переигрывай. Лучше всего ступор, шок. Будет естественно. Поняла?

— Да. Может не надо, а, Паш? Боюсь я. Добром это не кончится, — жалобно попросила Марина и молитвенно сложила руки перед собой.

Сердце женщины защемило так, точно они прощались навсегда.

— Заткнись, — жестко проговорил он, резко отвернулся и зашагал к выходу из аэропорта.

Руки женщины безвольно упали, она так и осталась неподвижно стоять посреди наводненного людьми здания аэровокзала, с тоской глядя мужу вслед.

Павел выскочил из душного помещения и жадно вдохнул влажный с горьковато-пряным привкусом весны воздух. Грянула оттепель, снег вздулся и потемнел, под ногами хлюпала слякоть. Вокруг шумела жизнь, шуршали колеса подъезжающих авто, перекликались встречающие и провожающие, озабоченные грузчики в форменных фартуках развозили горы разнокалиберных чемоданов.

В суете аэропорта Павел вновь ощутил острый приступ одиночества, стало жаль себя, свою поломанную жизнь. Ему страшно хотелось с кем-нибудь поговорить, вновь почувствовать себя нормальным человеком, отвлечься, но он боялся. Боялся, что, взглянув на него, собеседник распознает на его лице печать порока — это мрачное зловещее клеймо — и обо всем догадается. Догадается, что Павел — жалкая видимость человека, телесная оболочка, лишенная любви и сострадания, жалости и раскаяния. И поймет, что Павел — убийца. Поймет, ужаснется и бросится прочь.

«Андрон, собака, по ходу, и меня с собой прихватил. Ем, сплю и ничего не чувствую. Труп. Живой труп», — с тоской подумал он. В носу резко защипало, на глаза навернулись слезы. Градов не удержался и шмыгнул носом, но через минуту устыдился собственной слабости, взял себя в руки, успокоился и побрел к машине, намереваясь перекусить где-нибудь подальше от центра. Изольда Дортман проживала в Зюзино. Если не будет пробок, то не более чем через полтора часа он будет на месте. Часы показывали четырнадцать ноль-ноль, то есть до сумерек оставалось часа три-четыре, после чего он обязан навестить таинственную госпожу Дортман.

Мотаться по раскисшей Москве не хотелось, потому маленький ресторанчик, на название которого он внимания не обратил, на два томительных часа стал его пристанищем. В заведении, стилизованном под французское кафе, нестерпимо воняло жженым маслом и чесноком. Павел недовольно поморщился: «Кондиционеры, что ли, не работают? Ресторан называется, а воняет хуже, чем в Макдоналдсе».