Зеленая терапия. Как прополоть сорняки в голове и взрастить свое счастье

В жизни мы всегда находимся где-то на грани, проходящей между потерей и обретением. Это танец времени с его повторяющимися циклами потери-восстановления-потери. Мы можем увидеть это в ребенке, бегущем обратно к матери, которую он потерял из виду в парке, а затем вновь убегающем от нее. Мы находим это в играх в прятки, которые завораживают детей определенного возраста. Этот паттерн проходит через всю нашу жизнь – разрывы и воссоединения, которые то разрушают, то восстанавливают самые близкие наши отношения. Он в нашей любви и нашей ненависти, наших достижениях и разочарованиях – это парадокс, лежащий в основе привязанности к жизни и ее ценности. Любовь, которая расширяет наши сердца, делает нас уязвимыми к потерям.

Какую бы форму они ни принимали, травмирующие и меняющие жизнь потери разрушают тот эмоциональный ландшафт, в котором мы живем, сметая многое из того, чем мы дорожили и хотели бы сохранить. В такие кризисные времена мир кажется изменчивым и непостоянным, и мы не уверены в том, что можно что-то восстановить или вернуть. Когда все кажется таким ненадежным и не на что положиться – на что можно направить свою веру, любовь и надежду? Порой этот вопрос встает во всей своей оглушительной остроте, и тогда, подобно дремлющему семени, которое она вдруг вызывает из нашей глубины, природа дарует нам ответ своим обещанием весны.

* * *

Прогулка, которую Фрейд описал в своем эссе «О быстротечности», случилась за год до начала Первой мировой войны. Свое эссе он писал, когда двое его сыновей сражались на передовой. В то время как преходящая красота природы может служить реминисценцией потерь, война столкнула своих жертв с потерями иной масштабности. Фрейд пишет, что война уничтожила «красоту сельской местности, по которой она прошлась», вдребезги разбив гордость за достижения цивилизации и доказав, «насколько эфемерными были многие вещи, которые мы считали неизменными»[202]. В регенерирующих силах природы Фрейд нашел источник надежды на то, что, когда война закончится, можно будет восстановить все, что было разрушено. Его сыновья, Эрнст и Мартин, пережили боевые действия, но во время эпидемии испанского гриппа, охватившей Европу после войны, Фрейды потеряли свою дочь Софи.

Из-за войны путешествовать было невозможно, но по ее окончании Фрейд смог вернуться в горы и вновь погрузиться в природу. В этот период он работал над развитием своих идей о роли инстинкта жизни и инстинкта смерти в психике человека. В своих письмах дочери Анне он рассказывал о своих одиноких прогулках и сборе растений. «Сегодняшний дождь не помешал мне отправиться в мое особое место и сорвать великолепные белые орхидеи (Platanthera bifolia

) с их несравненным ароматом», – писал он[203]. Фрейд восстанавливал свою связь с жизнью, питая в себе инстинкт жизни.

Теория Эроса и Танатоса[204], возникшая на этом этапе его работы, была реакцией Фрейда на Первую мировую войну. Он писал, как движущие силы жизни и смерти действуют во всех живых существах и через них. В своем трактате «Недовольство культурой» он цитирует отрывок из «Фауста» Гете

[205], чтобы проиллюстрировать это: «Сам дьявол называет своим противником не святость, не добро, а силу природы создавать и множить жизнь – то есть Эрос». Сила Танатоса может проявляться через насилие и разрушение или же находить выражение более тихим способом – в нашем разуме, подталкивая нас к пассивности и эмоциональной мертвенности. Эрос Фрейда гораздо шире сексуальности, как его иногда пытаются интерпретировать, – он включает в себя нашу способность к творчеству и любовь к жизни.

Концепция Эроса была переработана в 1960-х годах психоаналитиком и социальным психологом Эрихом Фроммом[206], который использовал термин биофилия

для определения «страстной любви к жизни и всему живому»[207]. По мнению Фромма, здоровый разум всегда имеет стремление к поступательному развитию, «будь то человек, растение, идея или социальная группа». Он противопоставил биофилию некрофилии, которая препятствует росту и предполагает влечение к умирающим или смертоносным вещам. Как и в случае с теорией Фрейда о влечениях к жизни и смерти, эти два принципа являются крайностями одного континуума. Сила нашей биофилии помогает нам «стойко держаться жизни». Фромм считал, что многие современные болезни связаны с потерей нашего бессознательного родства с миром природы, что, соответственно, приводит к повышению невидимого для нас страдания от разлуки с ней. «Почва, животные, растения по-прежнему являются миром человека, – писал он, – и чем дальше человеческая раса удаляется от этих первичных связей, чем больше она отрывается от мира природы, тем сильнее становится потребность найти новые способы избежать этой разделенности»[208].