Зелёная земля

то рельс трамвайных поперёк,

то разрывается стеклом

почти над самой головою,

то – музыкой полуживою

в каком-то доме нежилом.

Меня преследует звонок,

беспечною своей стрелою

разящий всё напропалую

вокруг меня и между строк,

и держит ироничный рок

меня на золотистой нити

и говорит: «Пляши, дурак!» -

и я пляшу, да всё не впрок:

Вы никогда не позвоните.

* * *

Как хочешь – так и буду говорить:

мне всё равно, каким далёким словом

пройтись по легкомысленным основам

неуловимейшего бытия!

А правда – не твоя и не моя,

она ничья, и влюблена в свободу,

и тянет через небо за собою

прямой и бесконечно светлый след.

Не знаю, объясню я или нет

тебе, что имена всегда излишни,

что светлый след – всё выше он и выше:

закинешь голову – бросает в шат,

что нам с тобою не принадлежат

ни улица, ни дом, ни день недели,

ни самые безумные идеи,

ни самые беспечные слова.

* * *

Сочтя непогоду за благо -

вот повод остаться вдвоём! -

гуляет ночная собака

с хозяином, богом своим,

и в снежной колючей шипучке

она, огибаючи лёд,

на цыпочках и на цепочке

хозяина рядом ведёт.

Нисколько мы не замерзаем -

нам, дескать, и так ничего,

мой лучший на свете хозяин,

заснеженное божество!

Нисколько мы не одиноки:

меж нами струна поводка -

а что ещё нужно собаке,

тем паче что жизнь коротка?

Но тут ты внезапно зашторишь

окно – и исчезнешь из глаз:

ах, шторы годятся на то лишь,

чтоб вечно обманывать нас -

лишаючи всякого знака

невидимого бытия!

И только вздыхает собака,

ночная собака твоя.

* * *

Далёкий путь у мыслей горьких

и много времени и сил.

Вот страшный год на двух восьмёрках

откуда-то приколесил.

Две вечности… куда как много!

Четыре ровные петли:

два чёрта, стало быть, два Бога

и по два – неба и земли.

А выбрать не из чего… где там!

Да как-то я и не готов:

управиться б с минувшим летом,

с букетом высохших цветов,

с четверостишьем – невесёлым

и ускользающим, как дым…

С одним невысказанным словом.

С воспоминанием одним.

* * *

Что-то с неба упало и снова взлетело

с зеленеющей веточкой наперевес -

ничего, это просто заблудшая тема

старой веры в далёкую милость небес:

привиденья – они мастера возвращаться,

рукавами махать да вздыхать невпопад!

К месту древних огней пробирается счастье

и на месте огней застаёт снегопад.

А вон там – ошибаясь и путая адрес -

из совсем уж нездешних времён Никогда

по задворкам крадётся Прости-моя-радость,

и пылает над нею чужая звезда.

В переулках гуляют весёлые страсти,

перепутав навеки, где «я», где «не я»,

и теряется небо в огромном пространстве

одного бытия.

* * *

Зима похожа из окна

на Брейгеля: там так же тесно -

там на кусочке полотна

Большое разместилось Детство.

Оно катается с горы

и застывает на морозе

среди размашистой игры

в какой-нибудь прекрасной позе.

И замирают на снегу,

веками не перемещаясь,

то на лету, то на бегу -

Проделка, Выдумка и Шалость.

А мне до них – как до звезды

или до Вашего привета:

не помню, сколько вёрст езды,

но помню, что четыре века.

* * *

А вот вам грёза – или стрекоза

прозрачная, как подобает грёзам

и, может быть, как подобает музам.

Так, значит, стрекоза. Или слеза.

Всё, что прозрачно, выстроилось в ряд,

пусть и не слишком стройный, но достойный

и осенённый беззаботной тайной:

жаль будет, если так-не-говорят.

Но так не говорят, а говорят

совсем иначе: это-то и грустно -

и в том, как говорят, нет ни искусства,

ни правды, ни любви, а только яд

обыденности…

Кто из нас убит -

пусть выйдет вон и не мешает прочим,

которым больше заниматься нечем,

в подруги брать стрекоз или сильфид.

* * *

Воробышком или Гаврошем

порхает сердце по весне:

вон чистый дым над нашим прошлым -

из всех садов по всей стране.

И свежей веткой жизнь другая

уже кивает нам сквозь дым -

и мы спешим, мосты сжигая,

расправиться с пережитым.

Какая глупая расправа!

В чём виноваты пред тобой

уже давно сухие травы,

шуршащие наперебой?

Зачем с былыми временами

ты так немыслимо суров,

что на одно воспоминанье

изводишь столько вот костров?

Но день грядущий бьёт крылами,

ловя тебя на шум и свет,

и ты всё раздуваешь пламя,

и чистый дым летит вослед.

ЧЕТЫРЕ СТИХОТВОРЕНИЯ

О ВАРШАВЕ

Мату tylhojednciWarszawg…

1

Пан предлагает приправы,

пан извиняется охотно

за облака над Варшавой,

за плохую варшавскую погоду,

за обветшавшее барокко,

за облетевшие деревья,

за суетливую мороку

листьев в пустынной галерее…

Как будто морока листьев,

лето, улетевшее рано,

и вообще всё на свете – зависит

от этого любезного пана!

2

Как воздушный поцелуй на лету

восемнадцатое это столетье!

Обращаюсь ко второму лицу

через церемонное третье -

экий польский, экий птичий язык,

экий щебет из далёкой дубравы!

Он, мне кажется, однажды возник

наподобье небольшой переправы -

как такой один старинный мосток:

вот и мы на нём чуть-чуть постояли…

Поболтали б, да обычай тут строг:

заставляет соблюдать расстоянье -

скажешь «proszedo herbaty», а ответ,

разумеется, последует птичий…

Польский неземной этикет,

соблюденье заоблачных приличий.

3

Узкая варшавская галерея -

тесное пространство в колоннах,

бедная варшавская лотерея

в жёлтых тонах и зелёных!

Плесень старины на латуни,

мох на обветшалых банкнотах…

Надо поклониться «Фортуне»

за немыслимое множество злотых!

Существуют медь или паста -

начищать до блеска монеты,