Земледельцы

Когда господь, в своем предвиденья высоком,Решив свершить реченное его (каким-нибудь) пророком,Для Вас щедрот своих обычных дар умножит, —Игуменьи на Вас он чин святой наложит.Про Ваши подвиги из жизни монастырскойОтрадно будет мне услышать на Бутырской,И вспомню я тогда в миру Быкову Клашу,

И из далеких стран приду в обитель Вашу.С постом, молитвою, трудами и смиреньем,С надеждой тайною и тайным утешеньемЯ буду ждать, когда Вы, добрая душою,Дадите мне своей прощающей рукоюБлагословение на труд богоугодный —В стенах обители взять промысл огородный:За соль, за добрый хлеб и монастырский кров

На кухню поставлять капусту и морков…

Тут я расчувствовался и, потеряв очень кстати у моркови «ь», прослезился».

Послание так развеселило девушку, что она показывала его всем приятелям и приятельницам и даже хотела отправить в какой-нибудь литературный журнал.

Лида в монастырь не собиралась, но если б и собиралась, то ему бы в голову не пришло пошутить над ее желанием. Не такие отношения были у него со старшей сестрой.

Клаша, как и он, любила Гофмана.

Когда девушки приходили к нему — а приходили они обычно все вместе, втроем, — Клаша была оживленнее и непринужденнее всех.

В дневнике «К» появляется все чаще и чаще. И в один прекрасный день он замечает, что младшая сестра сильно потеснила старшую не только в дневнике, но и в сердце!..

Не правда ли, такое нередко случается в молодости; любил одну, потом стала нравиться другая…

Но Ганя в смятении. Для его цельной натуры раздвоенность — это почти катастрофа. Стремящийся во всем к четкости и ясности, он вдруг увидел, что не понимает самого себя…

«Тоска, тоска, — записывает он. — Вблизи меня сейчас нет никого, кому бы я мог поверить свои скорбные думы <…>. Она встретила бы меня с радостью и лаской; но я не могу идти к ней: что я ей скажу? Я не могу разобраться во всем, что у меня творится на душе; я должен рассказать ей все-все, и то что я люблю ее меньше, чем…»

Он так и поставил отточие, не решившись вписать имя младшей сестры.

…Клавдии Владимировне под восемьдесят.

Она совершенно седа, ноги уже плохо слушаются ее. Но тем неожиданнее подвижность ее полного, с крупными чертами, лица, блеск и глубина больших, зеленоватых, хотя и заметно выцветших глаз. В ее голосе, жестах, движениях угадываются внутренняя сила и живой темперамент. Остается лишь вообразить, какой была она в 18 лет…

Лида была на четыре года старше, но сестер часто путали: они походили друг на друга, словно двойняшки-близнецы. Не поэтому ли для Гани образы обеих сестер скоро как бы слились в один. Его восторженные записи в дневнике адресованы то одной, то другой, он мечется и оттого мучается. Иногда он не указывает имени той, к которой обращены его думы, и тогда неясно, Лиду или Клашу он имеет в виду. Всегда ли он сам отдавал себе отчет в этом?

Но… раз он заметил, как Клаша небрежно спрятала, не прочитав, его письмо, которое он заготовил на случай, если бы их встреча не состоялась.

Он знал, что Лида так никогда бы не сделала.

И ведь свое шутливое послание он просил Клашу никому не показывать, а она не обратила на это внимания.

Лида, конечно бы, обратила.

Да и Клашина религиозность больше похожа на игру. «Она часто ходит в Кремль и Храм Спасителя, — записывает он, — после чего происходят бесконечные разговоры о священных особах, вроде Анастасия, которого она считает своей симпатией, и т. п.».

И, наконец, все становится на место. Мысли его вновь поглощены только Лидой. Он слишком был однолюбом, чтобы так просто менять свои привязанности…

12 июня 1913 года он заносит в дневник:

«Я тебя знаю давно… Это ты была у семи карликов их любимой сестрицей, приветливой и ласковой; это ты грезилась безумцу Крейслеру и резвилась в радостных звуках Гайдна. Да, я вижу те же глаза, голубые и ясные, как небо, затейливый, но скромный убор русые волос и улыбку губ и слышу звук речи, живой и умной. Все так чудесно слилось в тебе, как в живой осуществившейся грезе. Когда я думаю о тебе, мне представляется, что жизнь должна быть иной, такой же чистой и правдивой, как ты. Я чувствую большую близость к природе, мне становится дороже ее красота, ее глубокая задумчивость. Сколько отрады льет она в душу, пробуждая иные мысли и иные чувства…»