Жан Брюс. Детективы

— Уважаемый, — сказал он ледяным тоном, — вам бы следовало знать, что когда входишь в наше дело, то выйти из него уже нельзя.

— Я знаю, — ответил сапожник тоскливым тоном. — Иногда и хотел бы остановиться, но это невозможно. Надо продолжать только, чтобы попытаться спасти свою шкуру; как пловец, который не должен переставать грести, если не хочет утонуть.

— Удачное сравнение.

Маленький еврей по-прежнему скреб затылок, но с меньшей силой.

— Но и это не спасает от несчастных случаев, — заговорил он вновь с горечью. — Потому что пловец всегда может стать жертвой судороги.

— Или акулы? — предположил Юбер, открывая в улыбке волчьи зубы.

— Или акулы, — согласился маленький человечек, глядя ему в лицо.

Он взял бутылку водки, стоявшую на столе, и наполнил стакан.

— Вы правда не хотите выпить?

— Нет, спасибо.

Юбер внимательно смотрел на него, пока тот пил. «Голиаф» не был алкоголиком, но время от времени нуждался в стаканчике, чтобы придать себе смелости.

— Вы должны будете вернуть мне форму, в которой я пришел.

Голиаф подскочил.

— Что вы хотите сделать?

— Надеть ее вновь. Я считаю, что она мне идет.

— Это очень опасно. Они знают, что вы бежали в ней.

— Вот именно. Поскольку я собираюсь сдаться, не нужно, чтобы они думали, что кто-то помогал мне после побега. Они обязательно подумают об этом, если найдут меня не в том виде, в котором потеряли.

Маленький сапожник выпучил испуганные глаза.

— Вы… Вы хотите сказать, что собираетесь вернуться в МВД?

— Совершенно верно.

— Но вы сошли с ума! Они быстро осудят вас и расстреляют.

— Об этом не волнуйтесь. Лучше слушайте меня внимательно. Надо, чтобы вы разработали план бегства в Афганистан на двоих и чтобы вы были готовы осуществить его в любой момент. Я не смогу вас предупредить. Все, что я могу сказать вам сейчас, — мы придем вечером, когда стемнеет, и у нас будет целая ночь впереди. Я думаю, вам надо быть наготове с завтрашнего вечера.

— Но, — запротестовал «Голиаф», — я вам сказал, что ничего нельзя сделать, пока не будут сняты повышенные меры безопасности, а они еще остаются в силе. Все дороги, все вокзалы, все аэродромы под строгим наблюдением…

— Мой дорогой друг, повышенные меры безопасности будут отменены сегодня же вечером, как только МВД возьмет меня. Понятно?

Маленький человечек замер с открытым ртом.

— Я считаю, что вы совершенно сошли с ума, — сказал он наконец, вновь яростно скребя свою голову.

— Ладно, — ответил Юбер. — Можем идти спать. Хороший сон пойдет на пользу нам обоим.

Он отодвинул стул и встал. Сапожник сделал то же самое; он выглядел более угнетенным, чем когда-либо.

* * *

Юбер в последний раз любовался собой в форме МВД.

— А все-таки она мне идет, а?

«Голиаф» пожал плечами с гримасой отвращения. Он больше уже ничего не говорил.

— Мне не хватает только бинтов, но, поскольку вы их выбросили, лучше их ничем не заменять. Они могли бы это заметить. Они сочтут, что я сам снял их, что, кстати, правда.

Он похлопал хозяина дома по тощему плечу.

— До скорого, старина «Голиаф», и не дуйтесь так.

Сапожник выключил свет, потом открыл окно и тихо раздвинул ставни. В маленьком дворике все казалось спокойным.

— Идите, — шепнул маленький человечек.

Юбер подошел, перебрался через подоконник, держась за плечо «Голиафа».

— Не забудьте, — напомнил он очень тихо. — Вы должны быть готовы к уходу с завтрашнего вечера.

Он не стал ждать ответа и быстро пересек двор. Короткий осмотр — и Юбер вышел на улицу.

Его физическое состояние было еще далеко не блестящим. Голова по-прежнему болела, и некоторые движения он делать не мог; не мог он также глубоко дышать, так болели ребра. «Они меня вылечат», — думал он, направляясь к улице Чита.

Он спрашивал себя, какое наказание мог понести надзиратель, охранявший его в момент побега. Бедняга видел его в таком жалком состоянии, что ему не приходила мысль о возможности бегства арестованного; он не подумал, что укол морфия подействует так быстро и так эффективно. И, конечно, никто раньше не осмеливался бежать из здания МВД.

Ему потребовалось полчаса, чтобы не торопясь дойти до улицы Чита. Весь день, как актер перед важной премьерой, он повторял свою роль и думал, что сыграет ее хорошо.

В нескольких метрах от дома Монтелеоне Юбер создал маску: нижняя губа чуть отвисла, взгляд блуждающий и мягкий, вид безобидный.

Все же сердце сильно билось о больные ребра, и он был недалек от мысли, что «Голиаф» был тысячу раз прав, называя его сумасшедшим.

Но отступать было поздно, часовой его уже заметил. Шаркая, Юбер сделал последние шаги, отделявшие его от милиционера, и остановился перед ним, не говоря ни слова.

Удивленный милиционер несколько секунд стоял, не реагируя, потом спросил по-русски:

— Тебе чего?

Юбер ответил на немецком, мягким и монотонным голосом:

— Я хочу видеть моего старого друга, профессора Монтелеоне… Скажи, что его хочет видеть Хельмут Вайссенфель… Будь так любезен… Будь любезен…