Жара в Архангельске-2

— Нравится? — спросил Тассадар, когда они с Оливой остановились возле самого причала.

— Очень…

— Это одно из самых моих любимых мест здесь, — поделился он, — Тебе не холодно?

— Есть немного, — поёживаясь, отвечала Олива.

Тассадар снял с себя плащ и накрыл им плечи девушки. Олива поймала себя на том, что ей с ним так хорошо, что хочется как можно дольше оставаться в его руках.

— Знаешь, — призналась она ему, — Здесь всё так интересно и необычно, здесь, с нами со всеми… Что я написала про всех нас книгу и теперь пишу продолжение… И вообще, у меня мечта однажды снять про нас кино…

— Хорошая идея, — ответил Тассадар, — Только очень сложно будет найти актёров, полностью вжившихся в наши образы и полностью отождествляющих нас. Мы всё-таки очень специфичны…

— Этим-то мы и привлекательны! Мы, вы, все… Архангельск… Я люблю Архангельск, люблю вас, моих друзей, что живут здесь… — восторженно говорила Олива, — Я хочу, чтобы этот забытый Богом город, который все знают лишь как какую-то безымянную провинцию, стал известен всем с другой стороны, как одно из самых прекрасных мест, где живут яркие, неординарные, замечательные люди, редкие по своей доброте и дружелюбию, которых сейчас днём с огнём не найдёшь нигде…

— Я буду очень рад, если у тебя всё получится, — сказал Тассадар, — Я ведь, знаешь, тоже пишу иногда. Правда, в основном стихи…

— Ты тоже поэт, как Ярпен?

— Не совсем, — усмехнулся он, — Но здесь, на этом заливе, у меня родился один из последних моих стихов…

— Прочти, — попросила Олива.

И Тассадар, устремив в свинцовую даль залива свои прозрачные голубые глаза, начал читать, тихо и быстро, по-архангельски, глотая слоги:

Умереть, чтобы вновь родиться,И родиться, чтобы не жить,И жизнью своей не напиться,И жизни другой не родить.Ветер правды в лицо мне ударилВетер скорби мой пульс обнажил.

Было то, во что я не верил,Потому что я жил и любил.Предан месяц с багряной луноюПредан осени той листопад…Я не помню, что было со мною,Я не знаю, чему я был рад.Солнца луч проскочил по зеницам,Ослепив не на миг — навсегда.Краски мира исчезли как птица,

Улетевшая вдруг в никуда.Мир слепых принимает суровоВсех, кто с умыслом входит в него…Или место твоё не готово,Или больше не жди ничего.

— Когда ты их написал? Когда? — взволнованно спросила Олива, едва он кончил читать.

— Этой весной. Мне было очень плохо… Но я не хочу вспоминать об этом.

И Олива с поразительной ясностью вспомнила того длинноволосого большеглазого парня в коридоре психбольницы. Она вгляделась в лицо Тассадара — глаза были те же самые. Олива внезапно почувствовала, как что-то ёкнуло у неё внутри.

— Знаешь, это невероятно, это… это точно, это был ты! Это твои стихи…

И, не помня себя, она схватила обе руки Тассадара и прижала их к своим щекам.

Гл. 33. Мицубиси

Летний световой день в приполярной полосе, где находился Архангельск с его областными портовыми городками, был почти бесконечен; в конце же июня и начале июля ночей не существовало вовсе. Солнце кружило по небу, уходя за горизонт лишь наполовину и вскоре поднимаясь снова; потом, на фазе начала убывания светового дня, солнце глубже опускалось в реку, крася золотым багрянцем её холодные воды, но где-то примерно через полчаса, не дав ещё остыть заре заката, практически рядом с нею загоралась другая заря, предвещающая начало нового дня, а значит, начало новых радостей, новых развлечений, новых приятных встреч.

Никки и Олива не спеша возвращались домой после вечерней прогулки. Из Северодвинска они вернулись где-то час тому назад; парни, проводив их, разбрелись по своим домам, но девушкам перед сном захотелось ещё немного прогуляться.

— Ну как, тебе понравилась поездка в Северодвинск? — спросила Никки.

— Супер! — восторженно отвечала Олива, — Особенно мне понравилось, как мы на каруселях катались, помнишь? Особенно на этой, как её…

— На орбите, — подсказала Никки.

— Да! Точно. На орбите, — Олива радостно заулыбалась, — Как она, значит, скорость-то стала набирать и высоту — ну, чую, душа в пятки ушла, хочу заверещать во всю глотку — а не могу, неудобно перед Тассадаром. Вижу — напротив Кузька тебя обнял, думаю — интересно, Тассадар меня обнимет или нет?..

— Паша скромный, — заметила Никки, — Он бы сам ни за что не решился.

— Ну и хорошо, что он скромный. Вон Салтыков у меня был нескромный — чё хорошего? Этому вообще ссы в глаза — всё Божья роса. А Тассадар… Боже, какой он красивый… Он мне стихи читал… А какие у него глаза бездонные…

— Влюбись, тебе недолго.