Жаждущие престола

Царское войско числом в семьдесят тысяч ратников стояло на реке Ходынке. Сам царь с двором и отборными полками выбрал берег Пресни, готовый поддерживать основную рать. Кругом вóйска были расставлены караулы и засады. А в том месте, откуда возможно было внезапное появление врага, пылали ночью сменные факелы. Пушки, заряженные и установленные в нужном направлении, готовились в любое время открыть огонь ядрами и картечью. Все были начеку. И все-таки проспали внезапное нападение гетмана Ружинского.

Поляки сумели ночью подобраться почти вплотную. Они напали на царское войско, стреляя на ходу из мушкетов и пистолей. Со свистом и воем в промежутки между полками ворвались казаки Заруцкого, сверкая на факельном свету голыми саблями. И все это случилось так неожиданно и страшно, что московские полки испугались. Пытались отмахиваться, но попятились, а потом и побежали, подвывая: «Ой, робяты, спасайси-и, ой худо-о…»

Ружинский захватил весь обоз, где спали, ожидая ясного утречка, припухшие от уютного сна, бородатенькие мужички. И поначалу никак не могли сообразить, чего это по ночам-то пика польская во чрево вонзилась, а у соседа голова отвалилась после казачьего сабельного удара. Катится голова в потемках и глазами от удивления хлопает. Даже полковники иные, попивая накануне медовую сыту из походных чаш, вскакивали ночью от стрельбы и крика и сталкивались со своими помощниками лбами.

Одно слово переполох и «беспортошное» убегание постигло среди ночи семидесятитысячную громадину московского войска. Так бы они и мчались спасаться неизвестно куда, если бы не натолкнулись у Пресни на бдительные, ощетиненные копьями полки воеводы Михайлы Скопина-Шуйского и Ивана Романова.

– Стой! Куда серить спешите, ушканы[82] хреновы!

И, может быть, от такой знакомой ругани и от ударов палками по башке стали останавливаться и оборачиваться многие из семидесяти тысяч. А, проснувшись окончательно, заорали: «Ах это вы-и нас, ляхи проклятые?! И не предупредя да по ночному времени?! Ах, вы мать-то вашу распротак-то! Ну-ка поворачивайте, робяты… Бей их со всего плеча сукиных детей, окаянных…»

Ну, развернулись семьдсять тыщ вояк да как поперли на коварных ляхов и хитромордых казаков: «Ах, вы изменщики рода православного!»

И с ревом семидесяти тысяч медведей пошло войско Шуйского на поляков. И те их не удержали и потекли назад. А москвитяне с хряпом рубили их бердышами, пронзали копьями, рассекали мечами. Теперь поляки, погибая и стараясь убежать, взывали под напором русских: «Езус Мария, до пумощь! Ратуйте!» И тут рявкнули московские пушки. Явно воинству Ружинского стало невмоготу. Потери поляков росли, трупы заносчивых жолнеров и всадников лежали грудами.

Скопин повел конное войско, выходя тушинцам в тыл. Он несся впереди с обнаженной саблей и первый снес голову, вылезшему из-под воза грабителю. Его конники молча рубили впавших в панику мародеров. Тут и князь Мстиславский двинул пехоту со стороны Пресни, и она полностью овладела Ходынским полем. Скоро вернули москвитяне обоз, заваленный окровавленными телами своих и врагов. И гнали поляков вроде бы уж безостановочно.

Заготовленные Ружинским за рекой Химкою запасные полки налетели с одного крыла и смяли ответное наступление москвитян. А те от неожиданности – чего это сбоку стреляют да лупят? Остановились. Повертели головами, попятились и побежали от поляков обратно. И отступали вновь до Ходынки, где их остановили неколебимые рати недремлющих воевод Скопина и Романова да самого Василия Ивановича Шуйского. Там остановились было, чтобы снова навалиться на поляков, но те не продолжили сражение, а возвратились в Тушинский табор.

Большинство поляков, не получивших серьезных ран, были довольны, что дело кончилось. Некоторые из них во время ответного наступления русских настолько перепугались и почувствовали такую неуверенность в дальнейшем развитии войны, что начали запрягать возы с награбленным. А многие решили: битва и война проиграны. Надо покидать Тушинский стан и спешить к литовской границе.

– Пан гетман, я думал вы уже входите в Москву, – горевал Лжедимитрий, встречая возвращавшихся польских воинов, понесших значительные потери.

Ружинский был мрачен. Его внезапное ночное нападение на москалей, так блестяще начавшееся, захлебнулось, было остановлено и отброшено. Если бы не заготовленные им сбоку в густой рощице два конных полка, вояки Шуйского так и гнали бы войско «Димитрия Ивановича» до Тушина, а может быть, и дальше. Или, как считали некоторые его соратники, – до самой польской границы.

– Нет, государь, в Москву мы не прорвались, – угрюмо отвечал Лжедимитрию Ружинский. – Но все-таки мы наступали на москалей последними. Они уже не преследовали нас из-за Ходынки. Однако резня получилась жестокая. Это сражение дорого нам стоило, я не ожидал. Если они еще пополнят свое войско и попробуют напасть…

Гетман приказал окопать весь лагерь рвом, поставить на валу частокол, возвести сторожевые башни и сделать прочные ворота.