Железный волк

Такой тогда был сон, Игнат, но я его тебе не рассказал. И никому другому тоже. Зачем всем это знать? Как и зачем всем знать, что только ты один и мог мне перечить, а то и осадить меня, а то и накричать на меня – а ведь же ты кричал на князя своего, я и это сносил, и только зверь скулил, и зверь тебя страшился, твоей веры, и я страшился и сейчас страшусь, хоть крест на мне… Но разве им такой князь нужен? Нет! Князь должен только их страшиться, а вера им зачем? Они не верят ни в Спасителя, ни в Буса, а лишь в самих себя, в свой крик, в силу свою, вон как сошлись, кричали, и как еще покричат, только услышу ли, успею ли услышать? Вон Бус ушел и не услышал, и так бы теперь мне. А сыновья мои… Что сыновья?! Они и без меня управятся, им без меня будет еще способней, зажился я и сыновьям уже в обузу. И Земле… А когда князь был Земле не в обузу? И был ли такой князь? Ведь даже когда Бус им говорил, что ему ведомо, как ирия достичь, но разве же они пошли за ним? Нет, они только смеялись! Ибо им разве Бус в указ?! Вот Гороватый – это да. Его слова им показались слаще – и они пошли за Гороватым. Три года шли, искали, где это она, заветная река молочная, и где те берега, из коих бьют ключи медовые, где смерти нет, где все чисты… А сами вы чисты? Вот и пришли туда, куда он вас привел – на реку Бусову, Двину. Ну так и шли бы дальше, чего остановились, разуверились, чем Гороватый вам не угодил? Устали от его речей? Так Гороватый говорил, что это не он сам, а Бус его устами с вами говорит, Бус вас ведет, Перунов сын, так как же вы могли отринуться от Гороватого? А ведь отринулись. Да еще как! Вече составили и, накричавшись всласть, приговорили: устали мы плутать, пусть Гороватый Буса призовет, пусть Бус возглавит нас, без Буса дальше не пойдем! И было по сему: связали Гороватого и на костер его поставили, и подожгли, пылал костер и ветер налетел – такого ветра больше мы не видели, он с ног сбивал, деревья выворачивал… а пламя только выше, пуще разгоралось, и пепел в небо уходил…

А мы остались внизу, на земле. Пашем, строимся, воюем, плодимся. И ждем, а может, уже и не ждем, когда же пепел с неба к нам опустится и Гороватый приведет нам Буса, и Бус укажет путь к молочным берегам, ключам медовым. Но Буса нет и нет, и никуда мы не идем, живем – и жизнь наша проходит втуне. Вот так, Игнат, лежишь ты, желт как золото, а завтра мне желтеть, зверина не спасет – и хорошо это, ибо великий грех жить больше, чем тебе положено; придет Она, и я возрадуюсь, воскликну: Господи, отмучался, прими меня, раба, ибо не князь я, раб, какой я князь, и сколько себя помню, я знал это, чуял, и потому я так возликовал, когда вселился в меня зверь, вот, думал я, отныне я уже не раб, зверь никому служить не будет, зверь волен быть сам по себе, зверь – князь, князь – зверь…

А жарко до чего, подумалось. А дух тяжелый, приторный! А руки у Игната желтые, свеча чуть теплится, фитиль дрожит. А перед тем как Ей прийти, он тоже натопил, что хоть беги, а ты всё говорил: еще, еще…

Кто-то вошел… Это Горяй. И поманил рукой. Всеслав не шелохнулся. Тогда Горяй как тень приблизился к нему, склонился, прошептал:

– Пришли они.

Но Всеслав как будто не расслышал – сидел, смотрел пустыми, безразличными глазами. Горяй опять шепнул, но уже громче:

– Пришли.

Всеслав поднял голову и посмотрел на Горяя. Тогда Горяй взял его за руку. Всеслав медленно поднялся. И так же медленно они пошли к двери… Вдруг Всеслав остановился, обернулся. Он смотрел на Игната, молчал. Горяй сказал из-за спины:

– Давыд и Глеб пришли.

– Знаю, – ответил Всеслав.

Но продолжал стоять и смотреть на Игната. И думать тоже хотел об Игнате… А вспоминался Бережко: Бережко еще спит, Бережко ждет ночи, и он тогда сразу придет, уткнется носом в шапку, запыхтит, потому что им слез не дано…

Чур! Чур меня! Всеслав поспешно, широко перекрестился, громко сказал:

– Прощай, Игнат. Прости!..

И вдруг закашлялся – сильно, до слез. Откашлявшись, утер глаза и строго осмотрелся. Бажен вышел вперед, спросил:

– Когда?

– Сегодня же! – велел Всеслав. – И положить возле Софии, при ограде. Он так желал – и там и положить. Ведь так, Игнат?.. А! – и Всеслав махнул рукой, развернулся и пошел вслед за Горяем. Не обессудь, Игнат, думал Всеслав сердито, но я сегодня еще князь, и как велю, так будет, а завтра кто тебя к ограде понесет? Прощай, Игнат, прости, больше не свидимся; вон Ростислав сказал, кто в кого верует, тот к тому и идет, а если ни в кого и даже не в себя, тогда куда?!

3

Всеслав вышел и встал на крыльце. Уф-ф, как легко здесь дышится, подумал. А небо серое. А солнце в серых облаках. А вон Митяй висит. А вон Глеб и Давыд стоят, коней не отпускают. У Глеба конь гнедой, а у Давыда чалый, у Глеба конь в пене, а у Давыда свежий; за Глебом пятеро, а за Давыдом вон сколько мечей! Глеб день и ночь скакал, Давыд не торопился; стоит, оглаживает щеку; шрам на щеке…