Железный волк

А у себя не лег. Сидел, свесив ноги, на ложе. Ноги и впрямь не держали, горели. Разуться бы, подумалось… Да побоялся, так сидел, а то придут они – а ты лежишь босой. В шапке, с мечом – и вдруг босой. Негоже, князь! Так что терпи. А то ведь как разуешься, так сразу ляжешь, а как ляжешь, так и сложишь руки, а их как сложишь, так уже больше не разнимешь! И веки сами по себе закроются, Она только того и ждет, Она вон там стоит, ты Ее чуешь – не обманет! И не разуюсь я, не лягу, глаза не закрою. Ты не ко мне ходила, а к Игнату – и забрала его, я не перечил, хоть он мой холоп, мое добро… Но больше Тебе здесь делать нечего; я так велел, я так хочу, я здесь хозяин, князь, и как скажу, так и будет. Пошла прочь! Пошла, говорю!..

Нет, затаилась…

А может, это вовсе не Она?.. Да, не Она. Она давно уже ушла, Игната увела. А кто же тогда там, за печкой? Всеслав подался вперед, прошептал:

– Бережко!.. Бережко!..

Но тот молчал, не отзывался. И это немудрено, радостно подумал Всеслав, ведь день сейчас, и скоро полдень, совсем скоро, а может быть, и уже наступил, у них об эту пору самый сон… Но все равно – уже намного громче, в полный голос – Всеслав повторил:

– Бережко! – и еще: – Бережко!..

Молчок. Вот как его сморило! Всю ночь, поди, ходил, искал, да так и не нашел! И Всеслав засмеялся – чуть слышно. Вот это добрый знак, если Бережко спит. Ведь кабы что, он разве бы уснул?! Он бы пришел и встал вон там, у сундука, шапку снял и сказал, а то и прокричал: «Всеславе! Уходи, зажился ты!..»

Да, там бы и стоял, при сундуке. А в сундуке, на самом дне, в Альдонином платке, увернуты семь бобовых стручков – седмь помазков; ты их прямо здесь, на подоконнике, сушил лет пять тому назад, а то уже и семь… Нет, только пять. Это когда Никифора брат Святополк возвел в митрополиты, когда все поклонились, а ты нет. Тогда ты был смел на словах! А на делах… Ведь чуял – взял великий грех, и оттого и положил седмь помазков, чтобы всегда были под рукой, чтобы если вдруг тебя соборовать – а вот они!.. А полдень, князь, уже пришел, и что теперь тебе Любим, с Любимом сыновья управятся, а о своей душе ты сам должен побеспокоиться… Гонца! К Ионе! Князь!..

Всеслав горько усмехнулся, встал. Прошел к божнице. Опустился на колени. Пресвятый Боже! Я твой раб. Твой червь. Я…

Пусто. Ничего. Всеслав поднял голову. Лик черен, ничего не видно… Лгала Она! Я верую! Я…

Пусто. Навернулись слезы. Плачь, сын, завидую тебе…

Земной поклон! Земной поклон! Земной поклон! Земной…

Так и застыл. Душа моя, солнце мое, грешил я, ох грешил, но перед тобой – больше всех…

Тьма. Это хорошо, что тьма. Зачем слепому свет? А встать нет сил – так и вставать зачем?! Придут, а ты – перед божницей! В шапке и с мечом. Лепо…

Ох-х, грех какой! В последний час – и то о чем ты, князь?! Да, видно, больше тебе не о чем. Встань, не юродствуй, не позорь себя. Пуста душа – так и не кланяйся. Встань!

Встал. То ходил по горнице, а то сидел на ложе. А то опять ходил, смотрел в окно – и время шло, никто не возвращался, двор был пуст… и ты опять склонялся пред божницей…

Но лик не принимал тебя и не внимал тебе, лик черен был…

И ты опять вставал, опять ходил, а голова была пуста, совсем пуста…

Ты сел на ложе…

И вдруг услышал: топот! Скачут! И вот совсем уже подъехали, взбежали по крыльцу… Трое взбежали!.. Идут… Шум в гриднице; Борис что-то сказал…

Всеслав встал, перекрестился, огладил бороду, усы и вышел в гридницу.

И там сразу увидел, что это Ростислав с Горяем… Ширяя привели! Ширяй был весь в пыли, без шапки, смотрел затравленно. Но страха в его глазах не было! Всеслав прошел к столу, сел, где всегда сидел, глянул на них, кивнул…

Ширяя рванули и бросили на пол. Он повозился и встал на колени, застыл.

– Ширяй, – сказал Всеслав, – посмотри на меня.

Ширяй поднял голову и посмотрел – без страха. Но и без зла. Всеслав, также без зла, спросил:

– Что скажешь?

Ширяй сказал:

– Я сам к тебе пришел. Любим Поспелович велел – я и пришел. А эти – так, на полпути перехватили! Я…

– Помолчи! – строго сказал Всеслав. – Грех так дерзить. Это – не эти, а мой сын. И мой боярин. А ты мой раб. И твой Любим – это тоже мой раб. А если ты сам ко мне пришел, тогда сам говори, зачем.

– А затем, чтобы сказать: нынче мы не пойдем.

– Мудрёно говоришь, Ширяй. Скажи ясней.

– Куда еще ясней? Не будет нынче веча. Не хотим.

Вот! Всеслав улыбнулся и прислушался к себе. Тихо было на душе, покойно. Так, может, и воистину: в полу бросается жребий, но все решения его…

Но дальше думать не хотелось. А говорить тем более. Всеслав молчал. Он просто смотрел на Ширяя… И не видел его! Да и кто он такой, Ширяй, и кто такой Любим, когда солнце уже вон где?! Полдень, поди, уже…

Ширяй сказал:

– Как было обговорено? Что вот как сойдутся все, кто был в уговоре упомянут, тогда и будет ряд. А не сошлись еще!

Сыновья встрепенулись!.. Да все промолчали. Молчал и Ширяй. И в этой полной тишине… Всеслав опять услышал те слова: «А не сошлись еще!» И смех. А кто смеется? Да больше некому, как только Ей, Ей же всё наше смешно. Всеслав печально улыбнулся и спросил: