Железный волк

И не придет уже; привиделось! Вон, солнце уже где! Час пополудни наступил, а Ее нет! И, значит, будешь жить. Георгий явится – и встретишь ты его; выйдешь за стены, там и встретишь, сын твой сойдет с ладьи, и вы обниметесь под колокольный звон; так ты велишь…

И тут же горестно: нет, князь, этого уже не будет. Будет Георгия встречать Давыд, Давыда нынче крикнут, ибо он, старший твой, сегодня вечером так скажет: «Отец мой, а ваш князь, ушел, и вас оставил мне, а меня вам…» Вот будет как. И это хорошо, по-христиански. Взойдет Давыд по праву первородства – и будет мир на Полтесской земле; никто меж братьями ножа не бросит, а большего и пожелать тебе, отцу, нельзя! Вон, у киян смотри что сотворилось. Ярослав Ярополчич бежал и сел в Берестье, дяде грозил, а дядя вместе с братом Ярославовым – брат брата предал! – придут на Неру-реку и возьмут его, а после в Киев в цепях приведут. А в Киеве хоть сам митрополит – Никифор, да, опять Никифор! – хоть сам Никифор станет за него просить, и хоть будет Ярослав крест целовать при гробе святых страстотерпцев Бориса и Глеба, и слезно каяться… Но Святополк, великий князь, упрется, не отступится, и Ярослава ввергнут в поруб, и он там через год умрет, и Вячеслав, его неверный брат, также умрет без чести, и пресечется племя сватово… А сыновья твои, Всеслав, как были, так и будут заодин, даже когда вся Русь на них пойдет и будет им, всем Рогволожьим внукам, смерть, всем, кроме Ростислава, Давыдова сына, который убежит в Литву и срубит Вильню-град, и сядет там…

Но то когда еще случится! Едва не через тридцать лет, а нынче, в среду, заполдень, какая тишина и благодать: сидишь, руки сложа, и ждешь Ее. А Иону звать не хочешь. Ибо уж лучше так уйти, без покаяния, а то Иону призовешь – и слух пойдет, что помирает старый князь, волк и кощун и волколак, ну, наконец-таки, отмучались! – и укрепится град, а сыновьям твоим такое не с руки, поэтому уж если ты всю жизнь кричал, что твоя жизнь – вся ради сыновей, так пусть и смерть твоя тоже будет им на пользу. Вот и сиди, и не зови Иону, сундук не открывай, седмь помазков не доставай. А что Она все не идет, так потерпи и подожди – Она семь дней тебя ждала и не роптала. И ты, князь, не ропщи, а жди.

Он ждал. Хотел было пойти, взять книгу, открыть и прочесть: «Царь Александр был…» Вздохнул и не пошел. Сидел, смотрел на камешек. Свет в нем уже едва мерцал. Когда царь Александр помирал, то он велел, чтобы его одр поставили на возвышении посреди гридницы и чтобы открыли настежь двери и ворота – и все бояре, вся дружина македонская шли и прощались с Александром, а он лежал и их благословлял…

А ты сидишь один, и никого здесь нет. Так и уйдешь один, без покаяния, без Святых Таин – воистину, как волк… Встань, князь, пойди и преклони колена перед ликом; лик темен, ничего не видно, да только что тебе с того – ведь ты же слеп, так что тебе и этого будет довольно. А может, Буса вспомнил? Так ты не жди его, Бус не придет. А если бы и пришел, так ведь слова его черны, чужи, ты слышал их и ничего не понял – не для тебя они, ушли они и умерли, и сам ты говорил, что умерших не возвращают, от них лишь смерть. И вот…

Нет, это Бережко пробежал, это его шаги. Ишь балует, ишь, радуется как! Это к добру. Вот разве что…

Хрррр! Хх-ха! Зверь вскинулся! Рванул! Копытом в грудь! Кровь! Хруст! Тьма! Гром! Всеслав упал на стол…

…А вот уже очнулся, огляделся. И с удивлением подумал: а ведь пролежал ты, князь, всего-то ничего. Вон, солнце где – там, где и было; только чуть за полдень склонилось…

А зато как легко на душе! Нет в тебе зверя, князь! Грудь проломил и выпрыгнул; почуял, стало быть, что смерть твоя пришла, вот и сбежал. Где он теперь? К кому бежит? Да хоть к кому! Всеслав негромко засмеялся. Ну вот, подумалось, а ты печалился, что вдруг они забудут и не понесут тебя на руках, а возложат на сани… А вот теперь – хоть как, хоть на руках, хоть на санях – теперь едино! Зверь выбежал – и духу его нет, и кони не рванут, гроб не перевернут! Вот, значит, как надо от зверя избавляться – он боится смерти, он от нее бежит. А ты гадал, и все они гадали, чем они только…

Да что теперь! Слаб человек. А зверь еще слабее оказался. Вот человек сидит и смерти ждет – и не бежит. А зверь – где он сейчас? А я…

Нет, всё не о том, спохватился Всеслав. И я так всегда, Господи! Пресвятый Боже! Я, раб твой, червь, испил чашу до дна, и что познал, то и познал, и что сумел, то и сумел, что согрешил, то согрешил; теперь прими меня таким, как есть; суди, казни…

И он отложил камешек, пальцы сложил и поднял их ко лбу…

Как вдруг чья-то рука легла ему на правое плечо!..

Уф-ф! Хоть на правое…

И та рука была и не холодная и не горячая, и не легка она была, не тяжела; а если так, то, стало быть…

– Альдона! – сказал он.

Она чуть слышно усмехнулась и сказала:

– Узнал! Я знала, что узнаешь.

– Как не узнать! Я ждал тебя.

Альдона не ответила, только ее рука вдруг задрожала. Тогда она сильней схватилась за его плечо – дрожь унялась. А он сказал: