Желтое воскресенье

На тротуарах, пухлых и белых от солнца, бурлила, двигалась говорливая уличная толпа, яркая и многоцветная. В знойном мареве уже плыла вся улица, всем видом спешила похвастаться: вот он каков, месяц июль — жаркий! Брагин непроизвольно тронул козырек рукой, он заметил, что толпа не только не убывает, а, наоборот, растет и наблюдает за ним.

Что же привлекло к этой площади стольких зевак?

Ответить нетрудно — сам Брагин.

В городе с тысячью улиц, где трамваи нахальны, а телеги неуклюжи, где машины вызывают удивление, где асфальт мягок и чист, а зелень всегда в пыли, где тысячи пешеходов снуют туда-сюда, умножая неразбериху улиц, — здесь, впервые, посреди небольшой каменистой площади поставлен регулировщик, молодой и сильный, в белой ломающейся одежде с кружками золотых пуговиц, горящих на солнце масленым блеском.

Теперь движение продумано, подчинено его магическому жезлу. Брагин работал быстро и четко.

Когда машины проносились мимо, в сознании Брагина вновь шевельнулась упрямая мысль о скорости. «Скорость — это свист, тот великолепный сочный звук «с», который рождается в стремительно летящем камне или в звуках милицейского свистка».

Вот отчего упрямые мысли о солнце, барханах, зовущих в дорогу, где иной мир, и видишь то, чего на самом деле нет: белые города, зелень, воду — словом, пустынный мираж.

На площадь медленным торжественным маршем выехали грузовики: впереди АМО-3, строго по два в ряд. На передней машине под напором встречного ветра хлюпало полотнище: «Автопробег Москва — Каракумы». Плакат прилип к ребрам кузова, выпирают продольные полосы дерева, выпуклое железо и еще что-то острое и выпуклое.

В открытых кузовах машин молодежь. Загорелая, веселая, с круглыми бицепсами, в синих футболках, в белых майках, с цветами и флагами. У зевак и прочих любопытных хорошо наметан глаз — больше всего их там, где крутой поворот: отсюда до машин рукой подать. Смотрят, удивляются, радуются. Но не все… Которые жмутся в сторонке, в суконных картузах, бубнят под нос: «У, нехристи, еще недавно ржавую селедку ели, а теперь гля-ди-те-ка!» Другие же так себе, пустыми глазищами водят по сторонам.

Брагин заметил в сторонке толпу: спорят, руками размахивают, видать, что-то интересное, а что — сразу не понять. Но один голос выделяется четко:

— Соединяю бога с социализмом!!!

Брагин удивился. Откуда это? Он пытался определить по звуку.

В глаза бросилось внешнее несоответствие: черные усы подковкой вниз и голова глянцевым шаром.

Брагин увидел, как тот ладошкой протер шар и закричал через головы соседу в толстовке:

— Эй, дядя, сорви крестик, время-то небезопасное, шнурок виден.

В ответ благодарность и шляпа вверх.

А черноусый уже в другом месте:

— Нашему знамени крови не хватает теплых лучей солнца! Послушайте, братья. Однажды я видел, как на закате почернело солнце. Чудо!!! Чудо!!! Только я предлагаю совершенство цвета: красное на желтом…

Народ стоит вокруг, слушает, тревожится, не понимает. В стороне кучка загорелых, стройных девчат в красных косынках, синих футболках — комсомолки фабрики «Всемирный труд».

— Товарищ милиционер, заберите эту контру, буржуйский недобиток тут зловредную агитацию разводит! — выкрикнули из толпы.

Брагин сочувственно улыбнулся девчатам и двинулся на голос, держа в ориентире неподвижную шляпу.

На миг он ее потерял и остановился. Он увидел небо: по нему, белесому, уже дымятся вечерние сумерки и плывет к своему закатному рубежу раскаленный диск солнца.

В нем пробудилось острое желание увидеть этих людей близко, по-молодому заглянуть им в глаза, чем-то помочь.

И он пошел. Простая и трогательная мелодия зазвучала в его душе…

Вдруг острая, пронзительная боль под лопаткой прервала это чудо-движение, и он споткнулся, потом медленно повернулся, поймав на лету чей-то испуганный взгляд.

Брагин упал лицом вниз, на остывающие камни.

Паровоз стоял, тонко посвистывая паром.

Поезд пришел днем, на перроне было пусто. Мужчина медленно и осторожно сошел вниз. Неожиданно сверкнуло рыжее солнце, он вспомнил предостережение: «Вам на солнце запрещено». Закружилась голова, пришло ощущение медного звона.

Мужчина постоял, понемногу приходя в себя.

Следом из вагона спустился пожилой проводник, нацмен, черный как головешка. За остроконечной оградой бойко прогрохотал грузовик, оставив клубы пыли, а мужчине — воспоминания чего-то близкого, болезненно пережитого.

Осторожно перепрыгивая через рельсы, он направился в город. Когда же вышел на площадь, с удивлением заметил, что города, собственно, и нет, ибо он весь тут, перед глазами, в складках местности, и закрыт по самые крыши зеленью. Меж домами неожиданно сверкнула вода; он прошел дальше, не понимая, что это такое. Открылось гигантское водное пространство. Море! Конечно же, оно! Как это он сразу не понял! Не было ни страха, ни радости, ни разочарования, ни другого подобного чувства — скорее всего, удивление и любопытство. Эта масса воды была белесой и нестерпимо сверкала, словно играла тысячью мельчайших зеркал.