Желтое воскресенье

Какая-то побудительная сила толкала его вперед. Он кружился по парку, но не находил себе места. Его тянуло уединиться и хотелось быть на виду у всех, бродить босиком по траве, собирать полевые цветы, петь, дурачиться и свистеть. Соединение холода и жары мирно уживалось в нем.

Брагин увидел группу людей, обступивших небольшую скалу с минеральным источником. Женщины зачерпывали воду и медленно пили, запрокинув головы, словно горлицы.

В середине группы стоял человек с воспаленным от бессонницы лицом. От его голоса у Брагина пересохло в горле.

— Посмотрите на эту мрачную землю, — сказал человек, протягивая руку вперед. — Она красна. Это земля Марса. Она также безводна.

Человек с грустными глазами чем-то нравился Брагину, но вместе с тем было жаль его, этой необходимости говорить в такой солнечный день о засухе и печали.

Высоко по небу полз крохотный двукрылый самолетик, похожий на стрекозу. Неприхотливый работник неба еще долго кружился в вышине, словно разрешал для себя какую-то замысловатую задачу. Брагин с завистью следил за ниточкой его полета. Он никак не мог освободиться от мысли, будто там, наверху, не металлическая машина, а сам пилот, распластанный в небе. Что-то в душе Брагина было сродни этому пилоту.

— Посмотрите на эту воду, — вновь услышал Брагин знакомый голос и поймал себя на мысли, что уже слышал его прежде. «Что со мной происходит?! Кажется, я уже был здесь раньше, значит, я хожу кругами».

Он посмотрел в сторону источника. Из его глубины медленно всплывали пузырьки, похожие на рачьи глаза.

— От этой воды сохнут цветы и деревья, — продолжал человек.

Брагин начинал привыкать к его голосу, но последние слова пробудили в нем острое желание действовать.

«Если это Марс, — думал Брагин, — значит, должны быть и каналы. Если же их нет, мы обязательно построим. Разве есть благороднее задача, чем строительство каналов на красной безводной земле… Люди будут пить воду, плескаться, заливать радиаторы машин, растить детей и дважды собирать урожай, сажать новые цветы и деревья. Вода будет многообразна, а ее ощущения бесконечны».

Брагин вспомнил женщину с удивительными глазами и почувствовал щемящую грусть.

Он нашел ее в плотной тени платана: узкое лицо было зеленоватым и бледным. Глаза ее округлились, и нечто веселое блеснуло в них.

— Вы ищете меня?!

Брагин смутился, потому что действительно искал ее, но отчего-то соврал. Однако женщина не поверила и рассмеялась Брагину в лицо.

— Кто вы? — спросила она весело и непринужденно.

— …Я строитель каналов, — продолжая думать о своем, пробормотал Брагин.

— То вы говорили, что милиционер, то…

— Что? Да, то есть я действительно работаю в милиции, — смущенно пояснил Брагин.

На ее лице появилась улыбка.

— Помните, в первую нашу встречу, у моря, вы тоже были обидчивы… Ну ладно, все равно, пойдемте купаться.

— Сейчас, — поспешно согласился Брагин, — только сбегаю за полотенцем. А как вас зовут?

— Маша.

Вечером, перебирая бурные, неожиданные, а порой непонятные впечатления дня, Брагин достал тетрадку. Разграфил лист вдоль, на две неравные части. На одной написал «я», на другой, большей, «она». Именно против этой, последней, записал следующую фразу: «Кто умеет так хорошо смеяться и плавать, брызгаться водой, бросать камешки в море? Есть только одна женщина…»

О себе же Брагин сочувственно написал: «Дурак».

Зал был белым. В центре потолка овально вырастал купол, вершина которого — бельведер — оставалась в полумраке и казалась ноздреватой и съедобной, напоминая круглую половину пирожного бизе. Этого забавного впечатления не могли изменить ни ряд дорогих красных кресел, ни темнеющая в глубине публика.

На освещенной сцене пел красивый бледный молодой человек.

Позади него, в глубине, стоял темный рояль с поднятым лаковым крылом, похожий на черного взлетающего жука. Сразу и не решишь, что создавало веселую атмосферу в зале. Может быть, то, что пел не кто-нибудь гастрольный, а свой товарищ — инженер Фальковский.

— Ура, Фальковский!! Браво, Юрочка!

Фальковский… Он появился в санатории вскоре после приезда Брагина, но за это короткое время стал популярным. Поговаривали о частых любовных связях, о его жене, красавице-занозе, не отпускавшей мужа далеко. Впрочем, относительно молодой жены делались только догадки, потому что говорили, будто он женат на богатой старухе.

Во всяком случае, никто не был более точен в оценках, чем сам Фальковский. «Вопрос о верности мужчины, — говорил он, — может ставиться только в одном плане… в плане измены».

За время пребывания в санатории к внешности Фальковского прибавилась полоска усов: тонкие, над самой губой, они повторяли изгибы чувственного рта, и порой казалось, что вверху две губы.

Чтобы освободиться от прилипчивой мысли, казалось, достаточно встряхнуть головой. Брагин так и сделал, однако все: и сахарный бельведер, и лаковое крыло жука, и темный зал — исчезло, а Фальковский остался, ибо он сидел тут, за обеденным столом, напротив. Закончив второе, Фальковский с видимым удовольствием тянул компот; он говорил, чуть растягивая слова: