Желтый караван

Гребень насыпи, на котором как струны были натянуты рельсы, возвышался над туманной долиной. Слева висел утренний полумесяц с прозрачным, дырявым краем, а справа проступали алые тона зари. Ежедневно в этот час Семенов проходил по насыпи к станции и знал, что через несколько минут туман совсем истает и справа всплывет окраина города.

Розовая точка в размытом кружке тоннеля возникла минута в минуту — электричка первая, пятичасовая неслась навстречу.

Семенов привычно свернул на тропку у края насыпи и тут заметил бегущего человека.

Тот бежал не по тропе, а напрямик, по долине, легко перескакивая через низкие изгороди, пересекая огороды. Бежал он к насыпи. Именно к насыпи, к электричке, которую за кущами не мог видеть, но мог уже слышать. Светлая фигурка мчалась целеустремленно, и те, может быть, триста метров, что оставались до насыпи, не могли отнять у него более минуты. Как раз столько времени, как наверняка знал Семенов, требовалось и электричке, чтобы пути поезда и человека пересеклись. И точка их встречи получалась как раз метрах в трехстах и от Семенова, вон у того столба, у куста бузины.

Туман исчезал, появлялись детали. Семенов видел теперь, что бегущий в нижнем белье, что он босиком, а его плечо в крови.

Психиатрическая больница была тут рядом, вон за теми многоэтажками, и лет пять назад заявила о себе безголовым трупом на насыпи. Измятое тело с торчащим из ворота обугленным обрубком вместо головы так с тех пор и осталось в памяти. Сколько таких картинок у каждого в памяти? Пять? Шесть? За всю-то жизнь! Та, душная, наполненная стрекотом, жужжанием и блеском травы поляна твоего детства, те утренние занавески первого дня каникул с криком петуха и утренним тем счастьем, от которого перехватывает дыхание. Первая человеческая смерть на твоих глазах… И все, что происходило сейчас, было Семенову до мелочей понятно. Он четко видел лицо самоубийцы, — трагическую маску. И понятно было, что не успеют никак за бегущим те двое в белых халатах, что выскочили из машины, вставшей возле многоэтажек.

Все это Семенов осознавал уже на бегу. Для его сорока он бежал довольно резво, но явно не успевал к смертельной точке, где через полминуты должны были скреститься пути человека и машины. Красная морда электрички с пустыми окнами-глазами была уже хорошо видна. Семенов несколько раз для чего-то взмахнул на бегу рукой, зная, что машинист хорошо видит сейчас его, но не видит за кущами самоубийцу.

— Стой! — закричал Семенов. — Стой, дурак чокнутый!

На ходу Семенов стащил куртку и скинул ботинки.

2

Первого из них Лобов увидел еще у проходной. Необычно бледный, с ярко-черными усами малый. Правая рука в кармане. Малый пошел по другой стороне улицы, но потом пересек ее, ускорив шаг. Лобов стал часто (стараясь делать это естественно) оглядываться, поворачивать голову так, чтобы боковым зрением засекать темную фигуру с белым лицом шагах в двадцати позади.

В метро у турникета Лобову сказали:

— Вы что, гражданин?! Не видите, куда идете?!

Бледнолицый вроде бы исчез, но на перроне, за секунду до того как раскрылись двери вагонов, Лобов поймал на себе взгляд. Этот был в необычных квадратных очках. Лобов направился в угол вагона, втискиваясь в упругие щели меж животов и спин, цепляя пиджаком за пуговицы и сумки. В молчании, обрамленном грохотом тоннеля, он уверенно пробирался в угол, и ему привычно уступали, будто все понимали, что там, в углу, ему только и следует быть.

Поезд погрузился в сумерки станции. Возник и исчез шорох дверей и подошв.

— Осторожно! Двери закрываются. Следующая станция «Павелецкая».

На следующей Лобов намеревался выскочить и по переходу уйти на Кольцо. Исподлобья, незаметно оглядывал соседей: прямо — пожилая. Смотрит на свое почерневшее изображение в стекле. Справа — спина с самодельной черной готикой — «Марлборо». Слева — стереотипный бородач и прижатая к нему Лобовым кудлатая девушка, отворачивающая лицо от выпуклой груди бородача. Появились две лысины. Растянутая по груди, промокшая рубашка, подбородок с каплей пота. Грохот сменил тон. За окнами, разлинованными проносящейся мимо арматурой тоннеля, посерело.

— Вы сходите! — Лобов проник между лысинами. Показался белокурый затылок с неожиданным черным локоном. Такой затылок (уродство такое, что ли?) Лобов уже где-то видел. Он тут же раздумал сходить, но его вынесло в двери. Надо было тут же вернуться в вагон (старый трюк), но там оставался затылок с черной метиной. Главное, в такой тесноте убить очень просто. Шило в сердце. И его труп останется стоять, глядя кукольными глазами, до следующей станции, когда убийца как раз выйдет, а тело, осев внутри сместившейся массы живых, под возмущенный шепот, в механических поисках пространства среди сумок и колен будет сползать, пока не свернется на полу, сопровождаемое брезгливо-вопросительными взглядами и жалостливыми окликами…

— Куда теперь? — спросил Лобов, и ему кто-то ответил, пока его беспомощный взор метался по плечам и спинам.

Он не ожидал, что окажется на противоположной платформе, где его тут же втиснули в обратный поезд.