Женщины, о которых думаю ночами

Признаюсь, мне кажется, я немного погрязла в этом рыбном деле. Прогуглила для себя названия рыб и – просто невероятно – нашла фотографии экземпляров, отправленных Мэри Альберту Гюнтеру. Насколько я понимаю, это именно те образцы

, которые она поймала своими руками. Охваченная восторгом, я закачиваю изображения этих непритязательного вида рыбешек на компьютер, затем разглядываю их несколько дней подряд, словно пытаясь через них перенестись в 1896 год на западноафриканскую реку. (Неужели никто раньше не заметил, какое природное окно открывается за этими рыбами!) На изображении крохотные рыбки цвета пергамента и с пустыми глазами разложены на миллиметровую бумагу, а на прикрепленном к этому листку клочке бумаги стоит запись, выполненная на пишущей машинке: «Pollimyrus kingsleyae (Gunter, 1896) Holotypus BMNH 1896.5.5.:100» К хвосту проволокой прикреплена явно более древняя и уже пожелтевшая записка с текстом от руки – может быть, это даже почерк самой Мэри. Я трачу целый вечер на то, чтобы увеличивать и уменьшать изображение на экране, а сама параллельно размышляю о том, что я, во-первых, полная дура (неужели все сводится к одной мертвой рыбине?), а во-вторых, тут уже можно растрогаться, раз именно этот экземпляр, зародившийся где-то в извилинах реки Огуэ, наша Мэри выудила одним прекрасным, но жутко знойным днем. Именно ее она препарировала в своем каноэ, ее она провезла сначала через джунгли, а потом и на пароходе через Атлантику до далекого Ливерпуля, откуда та сто двадцать лет спустя приплыла ко мне на экран компьютера в однокомнатную квартиру в хельсинкском районе Каллио. Кто знает, может, она приговаривала ей, вытягивая из воды («ну вот, дружок, я тебя и поймала»), может, напевала, снимая с крючка, или откуда мне знать, можно ли такую рыбку вообще поймать – может, она начерпала целую кучу рыбешек в выдолбленную из дерева посудину. (В любом случае, мне кажется, Мэри всегда пребывала в хорошем расположении духа.) Может, она оставила одну рыбку себе за компанию – с ними всегда можно поболтать, назвала ее Полли

или Миртл

и возила ее с собой на дне каноэ… Думаю о том, почему за два дня до этого я получила от Олли из Африки фотографию павлиноглазки, которую ему удалось сфотографировать ночью, с подписью: «Есть ли в мире что-то более красивое?» Отправляю Олли в качестве ответного подарка снимок прозрачной рыбки Мэри и думаю о чрезвычайной странности объектов человеческих интересов: западноафриканская рыба, ночные бабочки склонов Килиманджаро, всякие ночные женщины – вещи, для иного совершенно бессмысленные, странные, пустые, а для другого – вопросы жизни и смерти, ради которых он готов пожертвовать всем.

В течение последующих трех лет Мэри делала попытки вернуться в Западную Африку, но не преуспела в этой затее. Необходимая сумма для путешествия была собрана, но Мэри по-прежнему зависела от постоянно менявшихся графиков своего брата. Да, ей помогала известность как писательницы и исследовательницы Африки, она ездила с лекциями, но в то же время Мэри была скована обязанностями незамужней женщины: готовить брату пищу, стирать его нижнее белье и бросаться по первому зову на помощь больным родственникам. (Хотелось бы знать, были ли в истории случаи, когда мужчины, дети, сестры и братья или стареющие родители пытались воспрепятствовать отъезду путешественника? С трудом можно представить, чтобы Джеймс Кук отложил экспедицию ради помощи на кухне!) Мэри планировала отправиться в Западную Африку уже в апреле 1897 года – через несколько месяцев после выхода ее книги, – но ей пришлось отменить поездку из-за болезни брата. Тот после окончания университета не добился сколько-нибудь заметных результатов, так что могу предположить, что действовал он так назло сестре. (Ненавижу этого недотыку и нытика уже за то, что он уничтожил всю переписку и все дневники Мэри после ее смерти.)

Поскольку поездка сорвалась, Мэри начала работу над книгой «West Africa Studies», ориентированной на академические круги. Одновременно она много ездила с лекциями. В выступлениях она отстаивала права африканцев, со временем ее взгляды даже приобрели вес в спорах вокруг колониальной политики – по мнению некоторых, Мэри высказывала опасные воззрения, расходившиеся с официальными взглядами миссионеров и адептов колониализма. Для Мэри африканцы не были ни «невинными детьми», ни «жестокими дикарями», нуждавшимися в облагораживании цивилизацией; она видела в них здоровых и разумных людей, чья культура заслуживает сохранения и уважения.