Жернова. 1918–1953. Двойная жизнь

— Надо признать, — продолжал оратор, все более воодушевляясь, — что все попытки оппозиции, предпринятые в предыдущие годы на демократической основе и направленные на углубление революционного процесса, объективно привели к тому, что личная власть Сталина обросла новыми атрибутами и политическими подпорками. Следует также признать, что время открытой, легальной, демократической борьбы с личной диктатурой Генерального секретаря партии если еще не упущено безвозвратно, однако подходит к своему заключительному этапу, на котором Сталин постарается окончательно закрепить за собой безраздельную власть, подавив всех инакомыслящих, а также своих потенциальных противников. Если не использовать этот оставшийся до семнадцатого съезда партии незначительный исторический отрезок времени и тот факт, что еще многие советские институты, — как партийные, общественные, так и государственные, — находятся под непосредственным контролем и влиянием реальных противников Сталина, то полное поражение оппозиции и полное восторжествование сталинского режима станет свершившимся фактом…

Человек во главе стола говорил хорошо поставленным голосом, но голосом скорее актера, чем оратора. Он точно расставлял акценты, то понижая голос до трагического шепота, то слегка усиливая его громкость, но так, что слушатели невольно вздрагивали: им казалось, что человек чуть ли ни кричит, как кричал когда-то с трибун настоящий Троцкий. При этом каждый из присутствующих понимал, что участие в этом странном собрании смертельно опасно, но и неучастие опасно не меньше, однако они давно привыкли ходить как бы между двумя близко расположенными друг от друга металлическими сетками, по которым пропущен ток высокого напряжения, постоянно чувствуют это напряжение, от которого шевелятся волосы и по телу пробегают слабые разряды, в душе смирились с самыми страшными для себя последствиями, связанными с почти фатальной неизбежностью вольно или невольно потерять равновесие, качнуться в одну из сторон и погибнуть то ли на правой, то ли на левой сетке, так что иным, уставшим от ожидания и напряжения, хотелось, чтобы эти последствия наступили скорее. Между тем они все еще надеялись и верили, что можно что-то изменить: или как-то отодвинуть от себя эти смертоносные сетки, или выключить ток, или избавиться от того, в чьих руках рубильник, или сделать что-то еще более решительное.

Предыдущие годы, начиная с Октябрьского переворота, когда эти люди имели практически неограниченные возможности претворять в жизнь свои идеи, безжалостно истребляя представителей старого русского мира, доказали им, что они обладают определенными способностями в этом роде деятельности и необоримой волей к власти, а тот факт, что многочисленные возможности закрепить за собой власть были упущены одна за другой, что опасность подстерегала их совсем с другой стороны, откуда они ее не ждали, что, в конце концов, они оказались между этими проклятыми сетками с высоким напряжением, — все это объяснялось странным стечением субъективных обстоятельств, недостаточной решительностью и сплоченностью вождей, и даже известной интеллигентской щепетильностью определенных кругов. Не было бы в наличии нерешительности, разобщенности и щепетильности, во главе преображенной России стояли бы или Троцкий, или Зиновьев и Каменев, потому что русскому народу, с его рабской психологией, как и прочим народам, населяющим Россию, все равно, кто ими правит, а им, собравшимся в этой комнате, не пришлось бы таиться и опасаться за свою жизнь и жизнь близких им людей, они бы сейчас…