Жернова. 1918–1953. Двойная жизнь

— Молодец, Кистянтин, — похвалил Дугин. — Значит, не зря мы революцию деламши, не зря с буржуями жизни решались, чтоб, значит, вы, молодые, наше дело продолжали по всей большевистской правде. У нас в полку тоже молодые робяты бымши… А сколь их на Сиваше полегло, сколь полегло — просто ужасть! Сам товарищ Блюхер командовал нашей дивизией, когда через Севаш шли. Да. Знаменитый командир. Вам-то теперь полегче: ни тебе буржуев, ни помещиков, ни кулаков — всех извели под корень… Ну, давай, Кистянтин, по последней. Хороший ты парень, Кистянтин, — хлопал Евстрат служивого по плечу. — Вот сын у меня был, да-а, тоже хороший был парень, да помер от тифу. А больше жена рожать не могла: чтой-то там у ей внутри приключилось по бабьей линии. Вот, милай, какие дела… Ну, за твое здоровье! Очень ты мне, брат, нравишься. Да-а.

Выпили остаток, лениво пожевали, Евстрат полез в карман висящей на стене шинели за папиросами, собираясь закурить, но Костя покачал пальцем перед его носом и сказал:

— Здесь, батя, курить нельзя. Запрещается. Только в тамбуре. Да ты, батя, шинель-то накинь: там, в тамбуре-то, холодрыга жуткая.

— В тамбуре, так в тамбуре, — легко согласился Евстрат, с помощью Кости натягивая шинель. — Порядок — это мы понимаем. Как же: поря-яа-док! — Покачался на ослабевших ногах, деревяшка — будто десять пудов, и, поддерживаемый Костей, выбрался из купе и зашкандылял по пустынному коридору к тамбуру.

В тамбуре, действительно, холодина была жуткая по причине сквозняков, гуляющих в нем из края в край, так что даже спичку удалось зажечь не с первого раза. Однако приноровились, прикрыв огонек четырьмя ладонями, поочереди втягивая робкое пламя в Евстратовы дареные папиросы.

Костя, парень непоседливый, открыл наружную дверь, высунулся, держась за поручни. Встречный ветер рвал полы его полушубка. Евстрат забеспокоился: сорвется парень, не дай то бог, а потом ему, Евстрату, отвечай перед гепеу. Да и по-человечески жаль будет: парень-то хороший, уважительный. И Евстрат, подойдя к двери, крикнул:

— Не высовывайся! Сорвешься!

— А? Что? — не расслышал Костя, продолжая висеть на руках, будто искушая судьбу.

Евстрат еще подвинулся к нему, одной рукой вцепился в Костин полушубок, другой в железную скобу, заглядывая через плечо парня. Мимо летели темные чащебы деревьев, заснеженные скаты насыпи, телеграфные столбы.

Тревожно загудел паровоз.

— Встречный идет! — крикнул Костя, перекрывая грохот колес. — Сдается мне, к Крючкову подъезжаем.

— К Крючкову? — Евстрат еще больше высунулся в проем двери, касаясь небритым подбородком Костиной шеи. — В Крючково у меня свояченица живет. Давно не видамши! — прокричал он на ухо Косте. — Ты-то женат?

В это время на встречном пути стремительно выросли огромные и яркие глаза паровоза, ударило упругой струей холодного воздуха, пропитанного дымом и паром, с гулом и грохотом замелькали встречные вагоны товарняка.

Евстрат отшатнулся, но вдруг почувствовал, что Кости нет. Пропал. Только что перед глазами маячила его спина и стриженый затылок, грудь Евстрата налегала на его крепкую руку, вцепившуюся в поручень, и вдруг — ничего. Пусто. Он с изумлением и испугом за парня снова сунулся к открытой двери, но тут же какая-то сила оторвала его ноги от железного дребезжащего порожка, руки беспомощно скользнули по поручням, в лицо бросился адский грохот и скрежет, сам Евстрат завертелся между несущимися навстречу друг другу вагонами, но все случилось так быстро, продолжалось столь ничтожно малое время, что Евстрат Дугин даже не успел испугаться, а тело его, разрываемое на части, даже не почувствовало боли.

Евстрата Дугина в родную деревню привезли на четвертый день в наглухо заколоченном гробу. Хоронили его на деревенском погосте, что за сгоревшей барской усадьбой. На похороны понаехало всякого районного начальства, только лица все были новые, Михаилу Васильевичу Ершову незнакомые. Говорили речи, из тех речей мышлятинцы узнали, что товарищ Дугин, как настоящий коммунист и большевик, не мирился с теми безобразиями, которые творились в районе, что движимый большевистской совестью, поехал в область и все там рассказал, за что и был убит врагами народа при возвращении домой. Враги те уже арестованы и вскорости же понесут заслуженную кару, а товарища Дугина, большевика и орденоносца, вечно будут помнить его товарищи и односельчане.

Гроб опустили в могилу, двенадцать красноармейцев под командой молоденького командира трижды стрельнули из ружей, могилу засыпали, поставили на нее фанерный обелиск с красной фанерной же звездой, после чего начальство уехало, а односельчане еще какое-то время постояли над свежим холмиком земли, слушая причитания жены Дугина и старухи-матери, подняли их под руки и отвели домой, где всей деревней совершили поминки по усопшему.