Жертвы и палачи. По материалам процессов 1919–1953 годов

Словом, очередная выходка поручика кончилась тем, что ему приписали соучастие в какой-то тайной преступной организации, якобы разлагавшей казачью дивизию. По времени приезд Пилло совпал с очередной волной пьяного разгула атаманской братии, из-за которого Анненкову пришлось объясняться с военным министром. Неприязнь у «удачливому» артисту привела атамана к мысли, что спиртное и наркотики добываются через Пилло. У него произвели обыск, в семейной аптечке нашли пару шприцев и, к удивлению самого артиста, кокаин. Стали с пристрастием разбираться, кто он такой, устроили экзамен, дали солдатское отделение, но командовал им Пилло откровенно плохо. Выяснилось, что в германскую войну служил он прапорщиком в обозе, не имел никаких особых заслуг. Тем не менее назначенный Анненковым суд оправдал Пилло.

Недовольный таким оборотом дела, атаман издал специальный приказ по «партизанской дивизии»: «Утверждаю оправдательный приговор Пилло. Как самозванца и жида, опозорившего мундир русского офицера, опозорившего Георгиевский крест и вошедшего в дивизию с целью разложения партизан, — повесить… Атаман Анненков».

Пилло повесили, а артистку Истомину-Жизневскую в 24 часа выпроводили из района. Вот тебе и суд, законы, уставы. Впрочем, Анненков свое решение в данном случае считал вполне обоснованным и правильным. Пилло, объяснил он, был евреем. А приказ по дивизии от 9 мая 1919 года № 98 гласил: «Командирам частей запрещено принимать на службу солдат иудейского происхождения». Виновных буду отрешать от должностей, как не соответствующих своему назначению. Атаман дивизии полковник Анненков».

Анненков вообще избегал интеллигентных и образованных офицеров. Точно так же красные комиссары испытывали патологическую ненависть к выходцам из буржуазии, дворянства, казачества.

Были у атамана и свои причуды. Любил он красиво одеваться, возил за собой большой гардероб. Часто появлялся в новом мундире: сегодня — кирасир, завтра — лейб-атаманец, на следующий день — улан или гусар. Костюм для приема важных гражданских особ, три пары сапог с высокими каблуками и медными подковками, несколько пар белья, меховая шуба, серебряный кинжал, японский карабин, серебряные пуговицы с гербами, сделанные по заказу в оружейной мастерской, всегда следовали за ним в обозе. При атамане был отряд телохранителей, хор песенников, управляющий личным зверинцем. В личном ведении атамана состояла прекрасная конюшня скаковых лошадей. После обеда он отдыхал под музыку духового оркестра. Пил, как уже говорилось, ром и коньяк. Нравилось Анненкову угощать собеседников дорогими сигаретами и шоколадом. Парадокс — из 30 человек его личного казачьего конвоя почти половину составляли пленные красноармейцы.

Воспоминания

«Дело в том, — объяснял Анненков, — что к пленным я относился как к противникам, уже сложившим оружие. На всех фронтах при сдаче в плен красноармейцев подвергали репрессиям. Но при сдаче 5-го Советского полка я заметил, что во время ареста один боец, Иван Дупляков, сказал: «Я много перебрал на мушку вашего брата, теперь можете брать и меня». Если бы их отправили в лагерь, то, возможно, над ними совершилась расправа. Я решил взять пленных в свой конвой, полагаясь на чисто психологическое воздействие: они являлись добровольцами, боровшимися против нас и не ожидавшими к себе снисхождения. Тем самым я оценил проявление Дупляковым своего гражданского мужества. И не ошибся. Впоследствии Дупляков перешел со мной китайскую границу… Это тот самый Дупляков, которому в случае каких-либо недоразумений со мной я завещал выдать четыре слитка золота. Таково было мое завещание, составленное в китайской тюрьме в отношении всех четверых оставшихся казаков моего войска.