Жила Лиса в избушке

— Что же ты за мудило такой, а! Она же шалашовка самая натуральная. Нового года ей не дождаться, мечтает, как же! Вчера ты где был, а? А она привела себе кобелину на джипе с тринадцатых.

Выкатив глаза, она показывала пальцем куда-то в окна, видимо, в сторону тринадцатых домов. На солнце через грязные подъездные стекла было видно, что изо рта у нее летят слюни. Егор отстранился немного, глядя за ее спиной на серый громадный факел ели, уже никому не нужной, бестолковой, в Серегиных тряпках, мертвой какой-то.

Так и ушел тогда — в тапочках, в муке, даже куртку не взял.

* * *

Целую неделю жил без нее в ноябрьском бесснежном мраке, пока в пятницу вечером не напились с Серым после смены. Тот видел ее с другим в торговом комплексе. Шла разодетая, в лаковых сапожках, длинные такие.

— Красиво, — важно стряхнул пепел Серый. — Егорыч, ты чего? Куда ты?

Таксист раза три оборачивался: тебя там не тошнит, брат?

— Не, мне нельзя щас. Убивать еду, — Егор старался не заплетаться языком, нащупывая в кармане шило.

— Бывает, — откликался таксист.

Два ее черных окна смотрели прямо в сердце. Ждал, чтобы кто-нибудь впустил его в подъезд. Матерился, плакал, курил. Замерз, потому что китайский пуховик прямо на майку. Вышел мужик со старой овчаркой, подозрительно оглядел его, хотел спросить что-то, но холодно спрашивать.

На звонок никто не отзывался. Егор орал, тарабанил, пока соседка не пригрозила ментами.

Спускаясь по лестнице, на площадках крестом перехватывал перила, иногда тяжело зависал на них: скажи ей, мама.

Шатаясь, вышел на улицу. Падал редкий снег — видимо, тот, которого он так долго ждал. Над побелевшим двором медленно летело затянутое облаками небо, пепельно-розовое от далеких центральных огней.

Ее машина — сразу у подъезда. В желтом свете фонарей, таком строгом еще час назад, а теперь уже поплывшем в ночной морозной дымке, она нарядно поблескивала стеклами и лаковыми дверцами. В этом холодном блеске Егору вдруг почудилась знакомая усмешка. Все так и есть: автомобиль, который он собрал руками почти заново, был заодно со своей хозяйкой.

Тогда в бессильной злобе он проткнул шилом с ходу все четыре колеса. От удара камнем разбежался по лобовому тонкий узор паутины. Не в силах справиться с яростью, Егор кружил по дворам, высматривал джипы, потом просто убивал все шины подряд.

Спотыкаясь, брел домой, по пути прорывая резину без счета. Капоты уже припудрила снежная пыль.

* * *

Теперь снег шел каждый день, но Егор уже не надеялся, что он завалит его боль.

А в декабре на город упал самолет. Двигатели отказали, три из четырех. На второй минуте взлета он рухнул на кирпичную многоэтажку почти сразу за оградой аэродрома. Хвост его попал на соседний дом, торчал из него гигантским снарядом. Самый большой военный автотранспортник в мире был заправлен под самую пробку, и сто тридцать тонн горючего разлились по земле огненными реками. Осколки и пламя задели деревянные бараки рядом, школу и детский дом, жители которого мирно спали в тихий час.

В те дни город оцепенел. А Егору отчего-то сделалось полегче. Среди этого коллективного отчаяния он перестал быть одиноким мытарем. Утешал бабушку и маму, что никакая это не кара господня, а перегруз, скорее всего. Странно, но он был почти оживлен. Думал себе в оправдание, что не бывает никакого объективного горя. Горе — это только то, что испытывает сам человек. Маленькое, большое — неважно. Кроме своей личной боли, Егор не чувствовал ничего.

Он попал туда на следующее утро. Пожар уже потушили, вылив на раскаленные руины тонны воды, превратившейся в минус тридцать в висячие наледи и огромные наросты. Черные провалы окон — в гребенках сосулек. От этих ледяных развалин еще три дня потом валил густой пар — так сильно нагрелись камни. Происходило что-то мистическое, вязкий ужас ночного кошмара, из-под толщи которого никак не выбраться. В морозном воздухе стоял запах гари и пепла. Вокруг плакали, стенали люди.

Егор был потрясен размерами “Руслана” — так звали самолет, — вернее того, что от него осталось. Самым невероятным в этой дышащей паром картине был исполинский хвост, возвышающийся над пятым этажом. Точно чей-то огромный сапог обрушился на картонный игрушечный домик. Вдалеке за оцеплением копошились сотни спасателей в ярко-рыжих комбинезонах.

— Вручную работают, — говорил кто-то со знанием дела. — Чтобы людей не пропустить. Останки. Там же месиво сейчас. Камни, лед, обломки, алюминий и стекло расплавились. Грязища. Просеивают всё.

Теперь Егору казалось, что от руин тянет потушенной свалкой, мокрой горелой резиной. Его затошнило. Какая-то девушка на одной истеричной ноте рассказывала, как вчера, минут за пять до падения, одна семья из этого дома возвращалась из гостей, все вместе. Уже во дворе передумали подниматься. Дай, думают, с собакой еще немного погуляем. Детей за ней наверх отправили, быстро сбегать.

— А тут самолет прямо туда... Всё на их глазах родительских, — высоко выводила девушка.