Жила Лиса в избушке

Егор вдруг понял, каким счастливым был раньше. Нет, конечно, вокруг только и говорили, что о безвременье, выпавшем на их долю. Мама вкалывала в садике за одни котлеты, отец седьмой месяц выплачивал долг за вмятину на иномарке, которую едва задел на своем “газике”. Хорошо, Егор помог: и с частью долга, и с ремонтом. Бабушка мыла полы в общаге политеха, в которой теперь жили одни монголы, торговцы мехом сурка. Прямо там и торговали. Куда делись студенты, никто не знал. Бабушка рассказывала, что теперь вся страна покупает у сибиряков эти крашенные под норку шапки, а им срок — одна зима. Сосед по площадке гонял из Японии машины, не поделил что-то там с партнерами, и его взорвали из гранатомета “Муха” прямо на трассе.

— Мрет людей больше, чем рождается, — поджимала губы бабушка, откладывая газеты. — Губернатор сбежал, где это видано. Сказано, первый раз такое в России.

Он не сбежал, сам подал в отставку, не справившись с неплатежами, безработицей, пикетами. По всей области бастовали учителя, медики, шахтеры. Работы не было, а за ту, которая была, месяцами не платили.

Тяжкие, муторные годы. Но Егор другого времени не знал и был счастлив в этом. Его единственным смыслом жизни, его страстью были машины — под присмотром отца водил с семи лет. Во дворе рассказывал, что даже родился в такси по пути в роддом, — мама улыбалась, кивала. Профессию Егор получил еще до службы в ВДВ и выжил в перестроечной армии благодаря тому, что чинил машины всему офицерскому составу. После дембеля в бандиты не соблазнился — дело его спасло, подхватило. Голову имел вдумчивую, светлую, руки золотые. Он быстро стал универсалом, шарил в автоматических коробках, уверенно диагностировал, потому что мыслил иначе. Стуканул движок, деталь полетела — за причинами шел далёко, в самое сердце автомобиля. Ему часто снилось, что в голове у него вместо мозга двигатель, а он сам крошечный, как Гулливер у великанов, осторожно двигается вверх и вниз по корпусу, прикладывает ухо к металлу, слушает. Нащупывая ногами уступы, перепрыгивает, цепляясь за гайки и болты, карабкается по трубкам. Или просто смотрит со стороны, как ходят поршни — впуск, впрыскивает форсунка, поршень наверх, сжимает горючку, искра между электродами, рабочий ход, выпуск, — думает. Ночной кошмар, когда в голове не двигатель, а молчаливая плата ЭБУ. На сдельной сколько сможешь, столько и заработаешь, хоть сутками из бокса не выходи. В общем, он нашел себя в этом шатком странном времени, встроился в него. Втайне гордился этим.

Егор помнил, что еще совсем недавно он радовался вечеру пятницы, горячему супу, барам и шашлыкам, с пацанами собирались постоянно, девушки были, а теперь...

Вчера взял ее книгу посмотреть, про что хоть там. Она застукала его с этим Гарсиа Маркесом, расхохоталась: “Ты читать, что ли, умеешь?”

Зло думал, что не гонит его лишь из-за тачки. Он перебрал ее до винтика, покрасил, заменил все, что мог, фарш, все дела. Из старой японки такую тачилу... Делал все долго, тщательно; отдавал ей неохотно. Она прыгала как ребенок, по городу рассекала. Потом он снова придумывал, что бы еще подшаманить. Тянул, одним словом.

Он вспомнил про сырники уже у подъезда. Не стал подниматься, чтобы все обдумать; разгоряченный, кружил вокруг дома с банкой пива в руках. Новый год через полтора месяца, это же так просто: купит елку самую-самую; сырники — неужели не сделать? — с мамой потренируется; черничное варенье вообще не проблема, достанет из-под земли. Ну, с медвежатами пока не получится, улыбался в туманный вечер, но через год-другой, год-другой, бормотал в облепиховом свете фонарей.

Пивные банки он не выбрасывал, хранил в них потом гайки, болты в мастерской, но сейчас установил пустую банку на асфальте. Прыгнул сверху со всей дури, смял ее с грохотом — отлично он все придумал.

В холодильнике мышь повесилась: скучный рядок кетчупов и полпачки маргарина. Егор хлопнул дверцей. На трех конфорках таз с кипящим синим хламьем, опять что-то красит — поели.

— Настя, опять дома жрать нечего. Ты чё, никогда готовить не будешь?

Настя в наушниках крутанулась к нему в кресле. Улыбаясь, показывала на свои черные пухлые уши — ничего не слышу мол. Егор подлетел к ней, схватил за оголовник и содрал его в два счета. Наконец-то она разозлилась:

— Козел, мне же больно!

Он спустился в магазин за курицей и водкой. Бутылку пока спрятал: Настя не врала, что водку на дух не переносит, — мать у нее была горькой забулдыжкой и гулёной. Решил выпить в ванной — не застукает, все равно спать порознь, уже ясно.

На кухне придвинул табурет к микроволновке, чтобы следить, как крутится курица в светящемся окошке. Замирал, как будто там фильм показывали.

— Тебе надо стиральную машинку. Автомат, — мимо прошла. — Там тоже крутится. Доооолго, разноцветно.

Вот теперь можно: стукнул бутылкой об стол, налил себе спокойненько, получи, фашист, гранату.