Жила Лиса в избушке

Вчера отвернулась, засыпая, скинула его руки: не люблю так. Он гладил взглядом бледные лопатки в родинках. Никакой нежности от нее. В постели как мужик: все главные роли себе рвала. В первую ночь струной серебряной, а ко второму утру как будто разглядела в нем что-то такое, что ей не подходит — нет, не подходит. Ему казалось, что он даже слышит, как потрескивают серые льдинки в ее глазах. Но просто уйти он уже не мог.

Суетился, купил ей микроволновку — у нее не было, а она все твердила мечтательно: “О, микроволновка!” — гонял в универсам за курой гриль и шампанским. Там в цветочном увидел темно-бордовые, почти черные розы на длинных стеблях. Никому никогда. “Блэк баккара”, — объявила продавщица, заваривая китайскую лапшу.

— Сказали подрезать обязательно. Чтоб постояли, — кричал возбужденно с порога.

В воскресенье деньги кончились. Он жарил картошку, приносил из ларька пиво и какую-то сушеную дрянь, пытался острить: кто еще за тобой так ухаживал?! Серый взгляд объяснял: да таких гопников...

— Все будет хорошо, — давил тоску шагами. — Дня за два ей машину сделаю, успею. Маленькая моя. Колодки поменяю, кузов покрасить можно. Во, я кузов ей покрашу!

* * *

Спустя месяц Егор понял, что она даже по имени его не называет. Делал вид, что какая разница, кто кого как зовет, не зовет, плевать ему, в общем.

Только в первую ночь, когда струной звенела, несколько раз по имени: Егор, говорила, Егор. Та ночь была особенной, а он и не знал.

Накрапы дождя на черных стеклах, шампанское из горлышка, ее тихий смех.

— Ну, чтобы больше всего на свете? — Егор приподнялся на локте.

— Поспать хоть чуть-чуть, — она улыбалась с закрытыми глазами.

— Нееее, мечта. Есть у тебя желание какое-нибудь? Самое-самое.

— Да, — словно камешек булькнул в воду.

— Го-во-ри, — он обрисовал ей нос: господи, в ту ночь он мог запросто обрисовать ей нос.

Она так долго молчала, что Егор решил, передумала рассказывать, да и ладно. Просто так спросил, хотя интересно, конечно, что там в этой шелковой голове. Но она вдруг заговорила, спокойно и не открывая глаз:

— Чтобы елка. Новый год. Большая и пушистая, как в садике была. Я просыпаюсь, а она стоит. Огоньки бегают волшебно, как в мультике. Чтобы дети по мне ползали. Двое. Я из-за этого и проснусь. Они в желтых пижамках с мишками, я не знаю, почему в желтых. — Егор хохотнул, она остановилась, но, сглотнув, продолжила: — А из кухни сырниками по всему дому. Ванильными.

Он задержал дыхание, молчал.

— А кто сырники-то? — не выдержал.

— Отец моих детей, — просто сказала она.

Открыла глаза и потянулась за вином. Штор в квартире не было, и уличный свет разложил по комнате длинные призрачные фигуры, поменял предметам размеры, геометрию, да и сам скучный кубик пространства. Теперь таинственный и прозрачный, казалось, что он движется куда-то, когда время от времени наплывали в окна голубоватые фары поздних машин.

— Сырники должны быть с черничным вареньем, — засмеялась она, оторвавшись от шампанского.

Он вдруг приревновал ее к этим неведомым детям, к мишкам, к мужику с сырниками — в бабском фартуке, не иначе. С другой стороны, не могла же она сказать, что именно он, Егор, жарит ей там сырники — первая ночь у них. Дурацкая тема, зачем он вообще начал.

— Ну, а терпеть не можешь?

— Водку, — села на кровати, искала пятками тапочки.

— Да, ладно, а это что? — он заржал в сторону бутылки.

Уже в спину крикнул ей, что вот он, например, терпеть не может, когда от девушки луком несет или чесноком, такие дуры бывают — они сами не чувствуют, что ли? Ладно, когда от мужика. Она даже не обернулась. Зачем кричал — его никто ни о чем не спрашивал.

* * *

Ноябрь стоял тихий, бесснежный. Прибранные улицы, подмерзшие газоны, рябины, дети, собаки лайки — все ждали снега. Ждал и Егор. Вот пойдет снег, и исчезнет тяжесть с души, все наладится. Но шли дни, пустые, знобкие, с коротким светом, когда фиалковые сумерки распускались уже в полпятого, а снег все не выпадал. И только утрами напоминал о себе сахарной пудрой инея. После работы люди спешили домой, только в магазин забежать. Дома горячий ужин, пиво, мерцает экран, мама считает петли, из-под спиц что-то длинное, песочное, шахматкой. И нет беспокойства, что мимо праздника: все по домам, пьют чай с вареньем, малиновым, брусничным, вздыхают о летнем лесе, где росли душистые ягоды. Маленький Егор часто ездил с отцом за жимолостью на Слюдянку, ведрами брали, а в начале августа на Ореховом перевале — черника с голубикой. Стены квартиры шагают вперед, всего полшага, кот жмурится в ногах — мир теснее, уютнее в ноябре. В эти черные вечера мама уже иногда бормотала у плиты, снимая накипь: “Убей не вспомню, где игрушки елочные, хоть примерно”.